Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика

апелляций к свободе совести, свободе мысли, свободе преподавания,

к разуму и науке. Такая свобода, спору нет, представляет собою

категорию бесконечного права духа и другое, особенное условие истины,

присоединяющееся к первому условию, к вере. Но какие разумные

определения и законы содержит в себе подлинная и свободная

совесть, каково содержание свободной веры и свободного мышления,

какое содержание является предметом их учения, — этого

материального пункта они не хотели касаться и застряли в формализме

отрицания, в свободе заполнять свободу по произволу и мнению,

так что само содержание есть, согласно им, нечто вообще

безразличное. Просветители также потому не могли затронуть какое–нибудь

содержание, что христианское общение верующих все еще

объединено и должно объединяться узами догмата, исповедания веры,

общие же места и абстракции неживой рационалистической,

рассудочной водицы не допускают определенного, внутри себя

разработанного христианского содержания и состава догматов.

Другие, напротив, гордо взывая: господи, господи! — открыто и не

стесняясь отвергают завершение веры доведением ее до духа,

содержания и истины.

Таким образом, хотя и было поднято много пыли, хотя было

проявлено много высокомерия, враждебности и личных нападок,

хотя и было высказано много пустых общих мест, все это, однако,

было поражено бесплодием, во всем этом не могло быть сути дела,

все это не могло повести к содержанию и познанию. Философия

могла быть довольной, что она не замешана в споре; она

находится вне области этих притязаний, вне области как нападок на

личности, так и абстрактных общих мест, и если бы она была зав ле-

10

чена на эту почву, то ей выпали бы на долю одни лишь неприятности

и невыгоды.

Так как из высшего и безусловного интереса человеческой природы

выпало глубокое и богатое содержание, и религиозность, как

благочестивая, так и рефлектирующая, пришла к тому, что находит свое

высшее удовлетворение вне содержания, то философия сделалась

случайной, субъективной потребностью. Этот интерес получил в обоего

рода религиозности такой характер, — а создан этот характер

единственно лишь резонирующим суждением, — что для его

удовлетворения нет нужды в философии. Считается даже, и справедливо

считается, что философия является помехой для новоявленного,

суженного удовлетворения этого интереса. Философия, таким образом,

всецело предоставлена свободной потребности субъекта. Ничто не

понуждает последнего заниматься ею. Потребность в ней там, где

она существует, должна, напротив, выдержать напор всякого рода

заподазриваний и отсоветований. Существует лишь некая

внутренняя необходимость, которая сильнее субъекта, — необходимость,

которая не дает ему покоя и неустанно побуждает его дух двигаться

дальше, «дабы он превозмог» и добыл устремлению разума достойное

его удовлетворение. Таким образом, не поощряемое со стороны

никаким авторитетом, не поощряемое даже религиозным авторитетом,

объявленное, напротив, чем–то излишним, опасным, или, по крайней

мере, сомнительной роскошью, занятие этой наукой тем более

свободно, чем более его источником является лишь интерес к предмету

и истине. Если, как говорит Аристотель, теория есть высшее благо

и высшее добро, то те, которые причастны этому благу, знают, что

оно им дает, знают, что они находят в нем удовлетворение нужд

их духовной природы. Они могут поэтому воздерживаться от

предъявления требований к другим, чтобы последние также

интересовались философией, и могут их оставить при тех потребностях и

тех способах, которые они находят для удовлетворения этих

потребностей. Мы говорили о незваном вмешательстве в дело

философии; если оно кричит тем громче, чем менее оно способно

принять участие в этом деле, то основательный и глубокий интерес

к пей уединен в себе и не криклив, обращаясь к внестоящим.

Пустые и поверхностные умы быстро решают вопросы и спешат

высказать свое мнение; но кто серьезно относится к предмету,

который велик сам по себе и может быть удовлетворительно постигнут

только путем полного его развертывания, требующего долгого и

11

упорного труда, тот надолго погружается в предмет и изучает его

в тиши.

Быстрая распродажа второго издания этого энциклопедического

руководства, которое по вышеуказанному своему назначению не

делает легким изучение философии, доставило мне удовлетворение

показав мне, что оно встретило не только громко кричащее

легкомыслие и пустоту, но также молчаливое, вознаграждающее участие,

которого я желаю также и этому новому изданию.

Берлин, 19 сентября 1830 г.

Речь Гегеля 22 октября 1818 г.

произнесенная им при открытии чтений в Берлине 22 октября

1818 г.

Мм. гг. Так как я сегодня в первый раз выступаю в здешнем

университете в должности преподавателя философии, к которой призвала

меня милость его величества короля, то позвольте мне предпослать

своим чтениям заявление, что я считаю для себя особенно

желательным и пр ятным вступить на более обширное поле академической

деятельности именно в настоящий момент и именно здесь. Что касается-

момента, то, повидимому, в настоящее время наступили

обстоятельства, позволяющие философии снова надеяться на внимание и любовь,

и эта почти замолкнувшая наука теперь получает возможность вновь

возвысить свой голос. Ибо еще недавно, с одной стороны, тяжелые