Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика

новейших открытий естествознания и богатейшего опыта в области

общественных явлений. Если диалектический метод благодаря Марксу

дал возможность совершить переворот в области обществознания,

то этого далеко еще нельзя сказать об естествознании, где сила

«традиции» слишком велика, чтобы можно было легко преодолеть

предрассудки метафизического способа мышления. Но и в области

естествознания совершаются такие процессы, которые делают неизбежным

применение диалектики и здесь. Все дело в том, что

естествоиспытатели пока еще не осознали огромного научного значения диалектики

для своей области. «Диалектика природы» Энгельса не получила еще

должного признания со стороны естествоиспытателей. Но надо

думать, что в этом отношении произойдет необходимый перелом.

Потребность в теории материалистической диалектики, во всяком

случае, давно назрела. Гегелевская логика вполне удовлетворить

этой потребности не может, но она должна служить исходным пунктом

и для материалистической диалектики. С другой стороны,

«расшифровка» марксова «Капитала» с точки зрения его логического

состава даст надежный компас в деле материалистической переработки

гегелевской логики.

Энциклопедия философских наук. Логика.

Предисловие к первому изданию.

Потребность дать моим слушателям руководство к моим

философским чтениям является ближайшим поводом к тому, чтобы издать этот

обзор философии во всем ее. объеме раньше, чем я это предполагал

сделать.

«Очерк» по самому своему характеру, не только исключает

исчерпывающее изложение идей со стороны их содержания, но и, в

особенности, не позволяет отвести надлежащее место систематическому развитию

идей, которое должно содержать в себе то, что в других науках

понимали под доказательством и без чего невозможна научная философия.

Название этой книги должно указывать отчасти на то, что она

охватывает собою всю философию, отчасти же на намерение воздержаться

от изложения частностей, предоставляя это дело устным чтениям.

В кратких очерках, где излагаемое содержание предполагается

наперед уже твердо установленным и известным и должно быть

изложено сжато, больше заботятся о внешней целесообразности

расположения и размещения материала. Так как, однако, наше изложение

не подходит к этому случаю, а дает новую обработку философии по

методу, который, как я надеюсь, будет еще признан единственно

истинным, тожественным с содержанием, то я мог бы считать для

себя более удобным по отношению к публике, если бы

обстоятельства позволили мне предпослать краткому очерку более подробную

работу о других частях философии, подобную той, которую я дал

о первой части целого, о логике. Я полагаю все же, что, хотя

в этом очерке пришлось ограничить изложение с той стороны,

благодаря которой содержание становится ближе представлению и

эмпирической осведомленности, — однако, что касается переходов, которые

могут быть только опосредствованием, обусловленным понятием, то я их

выявил достаточно определенно, чтобы показать отличие метода,

применяемого в этом очерке, от лишь внешнего порядка, которым

4

пользуются другие науки, равно как и от известной манеры,

ставшей обычной в философских рассуждениях; эта последняя

исходит из некоторой наперед принятой схемы и с ее помощью

располагает предметы рассмотрения в параллельные ряды таким же

внешним образом и еще более произвольно, чем первый способ, и

по чрезвычайно странному недоразумению хочет заменить

необходимое развитие понятия случайными и произвольными связями.

Мы были свидетелями того, как этот же самый произвол овладел

также и содержанием философии, пустился в самые рискованные

комбинации мыслей и в продолжение некоторого времени внушал

почтение людям честной мысли и добросовестного стремления к истине,

хотя были и другие, видевшие в нем дошедшие до безумия выверты.

Но его содержание не было ни импозантным, ни безумным, а

чаще всего было таким, что в нем можно было узнать общеизвестные

тривиальные положения; точно так же и форма его представляла собою

лишь плоскую манеру преднамеренного, методического и дешевого

остроумия, проявлявшегося в установлении причудливых связей

и в натянутых чудачествах, — под маской серьезности в этой форме

скрывались самообман и обман публики. С другой стороны, мы видели,

как поверхностность, скудость мысли сама себя назвала

благоразумным скептицизмом и критицизмом непритязательного разума, видели,

как вместе с пустотой идей возрастали также их самомнение и

суетность. Оба эти направления духа в продолжение долгого времени

подражали, как обезьяны, немецкой основательности, утомляли более

глубокую философскую мысль и имели своим результатом такое

равнодушие и даже презрение к философии, как науке, что в настоящее

время мнимая скромность так же считает себя в праве

высказывать свое мнение о глубочайших философских вопросах,

отвергая возможность разумного их познания, формой которого когда–то

считали доказательство.

Первое из затронутых явлений можно рассматривать как

юношеский задор новой эпохи, проявившийся как в научной, так и в

политической области. Если этот задор шумно и восторженно

приветствовал зарю обновленного духа, без предварительной углубленной

работы сразу стал услаждаться идеей и в продолжение известного

времени упивался надеждами и перспективами, которые она обещала,

то мы легче миримся с его излишествами, потому что в его основании