Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Об этом же говорила Марина Влади в интервью телепрограмме «Взгляд» (Ленинградское ТВ, 02.04.1989): «Любимец публики, человек одаренный ежедневно получал пощечины, ему плевали в душу, оскорбляли, унижали, и он всё время был на грани срыва. И, кстати, он часто срывался из-за этого и приходил в такое состояние. Он выходил для концерта на сцену какой-нибудь филармонии, которая зарабатывала на нем бешеные деньги, — люди шли толпами, огромные сборы. И вдруг ему говорили: “Нет, не выходите на сцену!”. На сцену поднимался человек и объявлял: “Высоцкий заболел, извините”. А он имел высокое человеческое достоинство. Это было связано с борьбой за правду, за свободу вообще и свободу творчества»¹^⁴.

Здесь будет уместно вспомнить и строки из песни «Я не люблю» (1968): «Когда я вижу сломанные крылья, / Нет жалости во мне, и неспроста: / Я не люблю насилья и бессилья, / Вот только жаль распятого Христа» (эти же насилье и бессилье упоминаются в «Моем черном человеке»: «И я немел от боли и бессилья…»).

Лирическому герою самому «ломали крылья», но не сломали, и у него, по натуре сильного и мужественного человека, в одиночку боровшегося с могущественной системой и не сломленного ею, нет снисхождения к тем, кто дает себя сломать, хотя о такой возможности ему напоминало подсознание в стихотворении «Дурацкий сон, как кистенем…» (1971): «Я перед сильным лебезил, / Пред злобным гнулся, / И сам себе я мерзок был, / Но не проснулся». Да и сам он признавался: «Робок я перед сильными, каюсь» («В голове моей тучи безумных идей…», 1970), — и вообще часто оказывался робким: «Забыть боюсь и опоздать, ведь я — несмелый» («Песня Белого Кролика»; черновик — АР-1-100), «Он начал робко, с ноты “до”» («Прерванный полет»), «“Что ты, Коля, больно робок”» («Инструкция перед поездкой за рубеж»), «Робею, а потом…» («Она была в Париже»), «Повар успокоил: “Не робей!”» («Честь шахматной короны»).

Вместе с тем, несмотря на все издевательства со стороны «черного человека», лирический герой не собирается отступать: «Но знаю я, что лживо, а что свято, — / Я это понял все-таки давно» /5; 228/, - что повторяет мысль из черновиков «Песни летчика-истребителя» (1968): «Я ложь отличаю от были — / Положено мне различать» («Я — летчик, я — истребитель» /2; 387/); и намерен идти до конца: «Мой путь один, всего один, ребята, — / Мне выбора, по счастью, не дано», — так же как в песне «В темноте» (1969): «Только мне выбирать не приходится».

Стихотворение «Мой черный человек…» было написано в 1979 году, и тогда же поэт скажет о каре, которая постигнет его гонителей: «Я спокоен, он мне всё поведал: / “Не таись!” — велел, и я скажу: / Кто меня обидел или предал, / Покарает тот, кому служу» (АР-7-14).

В последней строке речь может идти как о народе (если принять во внимание самоироничную строфу в стихотворении «По речке жизни плавал честный Грека…»: «Но говорил, что он — слуга народа, / Что от народа он — и плоть, и кровь, / И что к нему крепчает год от года / Большая всенародная любовь»; С4Т-3-107), так и о Боге (если вспомнить стихотворение «Ах, откуда у меня грубые замашки?!», где автор также говорит о себе в третьем лице: «Был раб божий, нес свой крест»). Таким образом, речь идет либо о народной, либо о божьей каре.

У третьей строки стихотворения «Я спокоен — он мне всё поведал» («Кто меня обидел или предал») имеется и другой равноправный вариант: «Всех, <кто> гнал меня, бил или предал…» (АР-7-14). Легко заметить, что каждый из трех глаголов в этой строке обозначает какой-то один из уже рассмотренных нами мотивов: гонения (травля), избиение и предательство. И лирический герой уверен в том, что его гонителей рано или поздно настигнет расплата: «Не знаю, как — ножом ли под ребро, / Или сгорит их дом и все добро, / Или сместят, сомнут, лишат свободы… / Когда? Опять не знаю, — через годы / Или теперь, а может быть — уже… / Судьбу не обойти на вираже / И на кривой на Вашей не объехать, / Напропалую тоже не протечь. / А я? Я — что! Спокоен я, по мне — хоть / Побей Вас камни, град или картечь».

Что же касается самой мечты о возмездии властям («Всех, кто гнал меня, бил или предал, / Покарает тот, кому служу»), то она уже высказывалась в стихотворении «Я скачу позади на полслова…», где над героем также издевались: «Назван я перед ратью двуликим — / И топтать меня можно, и сечь». Поэтому он мечтает: «Но взойдет и над князем великим / Окровавленный кованый меч». Два года спустя этот мотив будет реализован в «Балладе о ненависти»: «Ненависть жаждет и хочет напиться / Черною кровью врагов!». А кованый меч уже упоминался в «Сказке о несчастных лесных жителях», где Иван «к Кащею подступает, кладенцом своим маша».

* * *

Последним масштабным произведением Высоцкого, в котором представлена развернутая панорама событий, происходящих в стране (подобно «Концу охоты на волков»), является стихотворение «В стае диких гусей был второй…» (1980).

Прежде всего отметим, что образ летающих гусей уже встречался в черновиках «Песенки-представления Робин Гуся» (1973), написанного для дискоспектакля «Алиса в Стране Чудес», где лирический герой выступал в образе главного героя: «Я — Робин Гусь, / Но я боюсь, / Меня никто не знает. / Я — Робин Гусь, /Ия клянусь, / Что каждый гусь / Летает» /4; 337/. А в образе Робин Гуда он будет выступать в «Балладе о вольных стрелках» (1975).

Как аллегория образ гусей встречается и в черновиках «Разбойничьей» (1975): «Веселитесь, молодцы, / Пока хмель не кончится! / Как из лютой волости / Налетела конница! / Как гусей она секла / Тонкой хворостинкой!.. / Жизнь меж пальчиков текла / Нежной паутинкой» /5; 361/.

Более того, в «Романсе миссис Ребус» (1973) поэт выводил себя в образе чайки: «Грустно, но у меня в этой стае попутчиков нет — / Низко лечу отдельно от всех, одинокая чайка». А в стихотворении «В стае диких гусей был второй…» этот второй также отделяется от стаи, поэтому ему «гуси дико орали: “Стань в строй!” — / И опять продолжали полет».

Обратим сразу внимание на сходство ситуации с «Прыгуном в высоту»: «Прекрати прыгать» (АР-2-122) = «Гуси дико орали: “Стань в строй!” /5; 258/; «Трибуны дружно начали смеяться» = «А кругом гоготали: “Герой!”»; «Разбег, толчок, полет, и два двенадцать — / Теперь уже мой пройденный этап. / Наплевать мне на травму в паху…» (АР-2-121) = «Влёт глотать эту гладь, / И плевать, и плевать. / Что живым будет только второй» (АР-4-42). Однако если в «Прыгуне в высоту» герой был уверен: «И меня не спихнуть с высоты», — то в стихотворении его все же «спихнули»: «Но когда под крыло его сбили…» (АР-4-44).

А «летучим» он предстает во многих произведениях: «Летчик убит. Я лечу налегке / Вон из содома» [1577] («Песня самолета-истребителя», 1968; черновик /2; 385/), «Взлетят наши души, как два самолета» («Песня летчика-истребителя», 1968), «В который раз лечу Москва — Одесса» («Москва — Одесса», 1967), «Мне кажется, я следом полечу» («Песенка про метателя молота», 1968), «Хоть летаю, как пушинка на ветру, / Я всё время поражение терплю» («Про прыгуна в длину», 1971), «Я лечу\ Треугольники, ромбы, квадраты / Проявляются в реки, озера, луга» («Затяжной прыжок», 1972; черновик /4; 281 Г), «Низко лечу, отдельно от всех, одинокая чайка» («Романс миссис Ребус», 1973), «Не добежал бегун-беглец, / Не долетел, не доскакал» («Прерванный полет», 1973), «Влечу я в битву, звонкую да манкую» («Я скачу позади на полслова..», 1973), «Если будет полет этот прожит, / Нас обоих не спишут в запас» («Я еще не в угаре…», 1975), «На взлете умер он, на верхней ноте» («День без единой смерти», 1974 — 1975), «Мы взлетали, как утки» (1975), «Мы взлетали туда, где тепло» («Я верю в нашу общую звезду…», 1979), «Вспари и два крыла раскинь» («Баллада о двух погибших лебедях», 1975), «А можно — птицей: руки только крыльями раскинь!.. / Неслыханно и крупно повезло нам!» («Гимн морю и горам», 1976; черновик /5; 447/). Сюда примыкает намерение лирического героя обрести крылья в «Песне летчика-истребителя» (1968), в стихотворении «Осторожно! Гризли!» (1978) и в песне «Падение Алисы» (1973): «Мы крылья и стрелы попросим у бога, / Ведь нужен им ангел-ас», «Я ощутил намеренье благое — / Сварганить крылья из цыганской шали, / Крылатым стать и недоступным стать. <…> Никто не знал, что я умел летать», «А раньше я думала, стоя над кручею: / “Ах, как бы мне сделаться тучей летучею?’».

1577

Выррженне вво из соддАш напоминает наппсанную ттгдд же «Пееню о ддуу кррсивых аввтмоои-лях» и более позднюю «Погоню»: «Из кошмара городов / Рвутся за город машины!», «И из смрада, где косо внаят образа, / Я, башку очертя, гнал, забросивши кнут».

В целом сюжет стихотворения «В стае диких гусей…» посвящен описанию полета гусей (людей) и уничтожению их стрелками (властью): «Мечут дробью стволы, как икрой, / Поубавилось сторожевых. / Пал вожак, только каждый второй / В этом деле остался в живых».

Рассмотрим образ стрелков и егерей более подробно.

В стихотворении «Мой Гамлет» (1972) Высоцкий выразил свое отношение к советской власти, представив лирического героя в образе главного героя шекспировской трагедии, который был племянником короля и, следовательно, каждый день сталкивался с властью. Сначала он «пьянел среди чеканных сбруй, / Был терпелив к насилью слов и книжек», но однажды наступило прозрение: «Я позабыл охотничий азарт, / Возненавидел и борзых, и гончих, / Я от подранка гнал коня назад / И плетью бил загонщиков и ловчих».