Эпизод

У калитки ворот стоял часовой. Решетилов твердо подошел вплотную и властным, уверенным тоном:

– Где квартира начальника гарнизона?

Часовой посторонился, ткнул пальцем в стоявший напротив флигель и проводил испуганным взглядом удалявшуюся солидную фигуру в барской шубе.

Денщик с лоханью помой столкнулся у входа с Решетиловым.

– Барин дома?

– Никак нет, - оторопел солдат, не зная куда девать лоханку, - барыня дома.

– Доложи.

Стал в коридоре, ожидая.

"Ранний визит, - про себя усмехался, - одиннадцать часов и... как удачно: его нет..."

Распахнула дверь Мария Николаевна, высокая, на пороге появилась.

Вздрогнула, растерялась.

– М-сье Решетилов...
– запахивала на груди накинутый платок.

– Очень нужно видеть.

Не снимая шубы, прошел за ней Решетилов.

– Вы извините... У нас не убрано, - машинально, упавшим голосом говорила она, - садитесь...

Перед Решетиловым безразличная пестрота убранства, да большие глаза, наливавшиеся, наливавшиеся тревогой.

– Простите меня за бесцеремонность, но судьба одного общего нашего знакомого заставила меня это сделать...

– Николай Васильевич?
– закусивши губу, перебила она...

– Он арестован сегодня ночью...

Ахнула слегка, притянула руки к груди, задохнулась...

– Милая Мария Николаевна, ваше спокойствие нужно для многого...

– Что я должна делать?
– встрепенулась, - я буду спокойна.

Надеждой, отчаянием глаза переливались - скорей говори.

– Прежде всего самообладание...

– Слышала, - резко прервала.

– Потом, чтобы никто не знал о нашей беседе...

Кивнула - да!

– У Баландина есть друзья. Они думают о нем. На всякий случай, попробуйте добиться у вашего мужа, чтобы Баландина выключили из числа заложников...

– Ой, - вскочила она, - ужас, ужас какой!.. Как я их всех ненавижу... Его... убьют?

– Надеюсь, что этого не случится...

Поникла, точно сломалась, заплакала беззвучно.

– Сергей Павлович... Сергей Павлович, он в тюрьме? Да? Можно мне пойти к нему? Я не боюсь ничего... Я сейчас такая несчастная... такая раздавленная...

– Никуда не ходите. Мы с вами увидимся в шесть часов. У меня на квартире, - назвал адрес.
– Где ваш муж?

С болью, с отвращением:

– Муж?

Отирала слезы рукавом, как маленькая девочка.

– Он за городком, вырубает лес...

– Я сейчас к нему. Помните, о разговоре - ни слова...

Догнала в передней, стиснула руку:

– Я чувствую, что... не должна с ним говорить... Не... выйдет!

– Тогда не нужно. Решите сами. Не волнуйтесь.

– Значит, друзья есть?

* * *

На обширном пространстве, за фасадами корпусов группы людей рубили молодой сосняк. Решетилов остановился и наблюдал, а проводивший его солдат побежал доложить.

"До чего все просто, - изумлялся Решетилов, - вот я в самом центре неприятельской позиции, а никто и не спросит меня, кто я таков и зачем пришел. И воюют-то по-домашнему..."

Прямая выправленная фигура Полянского. Пристально разглядывает странную здесь штатскую шубу.

Вид бодрый, вдохновленный работой.

Изумился, улыбнулся, развел руками.

– Вот неожиданный гость! Какими судьбами?

– Да сунулся было к вам, вас нет. Я - сюда. Может быть, это против военных правил?

– Пустяки, - рассмеялся Полянский, - полюбуйтесь нашим хозяйством. Бальный зал готовим для господ красных. Чтобы удобнее, знаете, танцевать под пулеметом...

– Почтеннейший Георгий Петрович, вы уже простите мою штатскую психологию. Я ведь к вам за советом. Только лично для себя. Правда, что говорят о движении красных? У меня казенные суммы, так видите ли, может быть, лучше в казначейство сдать?

Нахмурился Полянский.

– И ты малодушничаешь... По секрету могу сообщить, что положение, конечно, серьезное... Но непосредственной опасности, разумеется, нет. Плюньте вы на эти слухи и на тех, кто их распространяет. Если что, я всегда сумею вас известить. Продолжайте свою работу и не беспокойтесь...

– Ну, очень благодарен, - ободрился Решетилов, - очень извиняюсь, что оторвал вас от дела...

Полянский любезно откозырнул, повернулся молодцевато к работавшим.

За углом, перед Решетиловым Малинин.

Лицо серое, обрюзгшее, толстые щеки мешками повисли. Спешит.

Взглянул недоверчиво:

– Вы здесь зачем?

– Да вот, толковал с Георгием Петровичем...

– А-а, - рассеянно протянул, - ну... и что?

– Да у меня ничего, а вообще-то новости, кажется, есть?

– А что?
– схватился Малинин.

– Слухи всякие панические о красных, о гибели роты...

– А, да, да... это очень неприятно...

– Говорят, Иван Николаевич, у нас даже расстрелять кого-то принуждены были?

Грубо, вызывающе:

– Откуда вы знаете?

– Да хозяйка моя чего-то болтала...

Малинин съежился, забегал глазами.

– Не знаю... не слыхал. Не слыхал...

Расстались.

* * *

Дневник Баландина. ...Второй день тюрьмы. Я думаю, их будет немного. Сегодня мне повезло. Я открыл, что кусок подоконника в моей камере отнимается. И маскирует маленькое углубление-тайничок, где частичка моего "я" сможет укрыться от тюремщиков. Теперь в "свободные" часы, а они все у меня свободны, я пишу на листе тетрадки и прячу написанное в свое хранилище. Почему я пишу? Может быть, потому, что во время писания я снова вольное существо; может быть, пишу оттого, отчего поют птицы? Просто - хочется. В сущности, моя песня не должна быть веселой. Уж очень любопытно и даже погано-любопытно на меня все смотрят. Помню вчера, когда меня привели в контору, помощник начальника тюрьмы, принимавши меня, особенно заинтересовался препроводительной бумагой и спросил: ваша фамилия Баландин? Я подтвердил.
– Заложник Баландин, - исправил он.

И все, кто был в конторе, писаря и надзиратели, украдкой, с острым любопытством юркнули по мне мышиными взглядами.

Стало противно и я разозлился. А в общем, я совершенно спокоен. Словно перешагнул какую-то неизбежную грань, к которой подготовил себя давным-давно. Да, впрочем, разве не сидел я в царских тюрьмах? Теперь, пожалуй, только острее думаешь о том немногом времени, которое у меня осталось. Что делать? Таков безумный темп текущих дней.

Тюрьма наша старо-сибирского типа, вроде тех острогов, которые описывал Достоевский. С забором из палей, остроконечных, стоймя поставленных бревен. В середине разбросаны потемневшие от дождя деревянные бараки. В одном из таких жилищ приютился и я. И мне дали отдельную маленькую камеру. Это - при общем-то переполнении тюрьмы... Подозрительное внимание и многообещающее. Сквозь решотку окна мне видна небольшая площадь двора, да пали, и только вверху клочок голубого неба. В сумерках вчера у окна появился некто с винтовкой и, должно быть, ходил всю ночь, потому что, когда я проснулся на секунду и услышал, как в городе, с колокольни ударили три часа, снег поскрипывал от мерных шагов. В моей камере глухая, тяжелая дверь с квадратным оконцем, заделанным решоткой. Смотрит на меня это оконце, точно морда в железной маске...