Эпоха харафишей

Мрачная меланхолия напала на него, подобно застарелой болезни. Его пугали собственные отклонения, а ещё он, словно медленно пережёвывая, раздумывал над прискорбными эпизодами с Камр, Фуллой, Антаром Аль-Хашшабом, а также о своём безумном насилии в борьбе.

Он принялся грустно твердить самому себе:

— Я обладатель лишь имени Ан-Наджи, но не его качеств.

Однажды ночью нервы его оказались настолько измождены под ударами судьбы, что он обнаружил себя идущим словно лунатик в квартиру Айюши-торговки. Он сел прямо на ковёр, не глядя на неё, в то время как она в оцепенении уставилась на него. Без всяческих эмоций он произнёс:

— Иди за Камр…

38

Шли дни.

Сыновья подросли и научились ремёслам. Шейх переулка Махмуд Катаиф умер, его место занял Саид Аль-Факи. Умер также Шаалан-одноглазый, а Дахшан отстранился от активных дел. Скончался имам местной мечети, шейх Хусейн Куфа, а его место занял шейх Тулба Аль-Кади. Отошёл в мир иной и Илайва Абу Расин, а бар его выкупил Осман Ад-Дарзи. Агамийя родила последнюю ягодку из целой грозди — Сулеймана. Рос он чрезвычайно быстро, пока своим гигантским сложением не напомнил отцу Ашура. Потому-то тот и решил воспитать его главой клана и достойным преемником Ан-Наджи и его традиций.

Несмотря на все личные промахи и отклонения, Шамс Ад-Дин сохранил в себе все лучшие качества главаря клана. Он продолжал работать возницей, несмотря на преклонный возраст и руководство кланом, и заботился о харафишах с любовью, справедливостью и милосердием. А набожность, поклонение Богу и искренность веры его была всем хорошо известна в переулке, так что люди забыли о его прегрешениях и преклонялись перед его добрыми делами. Имя Ан-Наджи стало синонимом добра, мудрого правления и благословенности.

39

Повозка, увенчанная цветами, осторожно скользит. Гулкого скрипа её колёс не слышит никто: ведь ухо слышит только то, что само желает услышать. Сильные и могущественные люди считают, что они соединены с этим миром союзническими узами. Однако повозка не останавливается, а мир — это неверный супруг.

40

Агамийя усердно закрашивала волосы хной: седина пленила её волосы, когда она достигла пятидесятилетия, а к тому времени, как исполнилось шестьдесят, на голове её не осталось ни единого чёрного волоса. Хна насыщала волосы водой, словно роса в сумерках, добавляя им тёплый горделивый оттенок. Она по-прежнему оставалась сильной, переполненной жизненной энергией, неугасимого движения, работая днём, когда светило солнце, а иногда и ночью при свете луны. Свежий румянец не покинул её, и с течением времени она приобрела роскошную полноту. В её крепком теле не было ничего, что вызывало бы настороженность.

Шамс Ад-Дин, подшучивая над ней, сказал, заметив как-то порошок хны:

— Какой смысл скрывать это, госпожа моя?!

Она язвительно спросила его:

— Если седина — верный признак старости, то почему твои волосы по-прежнему остаются чёрными?

Обладая угольно-чёрными волосами, крепким телосложением, он сохранял свою силу, стройность и красоту, и она питала к нему любовь и безграничное восхищение с оттенком почтительного страха и ревности. Он не стал жениться на ещё одной женщине, и не совершал промахов, за исключением нескольких мимолётных встреч с женщиной, годящейся ему в матери. Однако кто может гарантировать наше будущее?!

41

Однажды утром, когда он причёсывал свои локоны, Агамийя пристально поглядела на его голову, и с плохо скрываемой радостью воскликнула:

— Седой волос!

Он настороженно обернулся к ней, словно на голос, возвещающий о начале битвы, и с досадой поглядел на неё. Она сказала:

— Клянусь милостью божьей, это седой волос!

Он поглядел на себя в маленькое зеркальце, что держал в руке, и пробормотал:

— Ты лжёшь…

Сосредоточив взгляд на цели перед собой, она подошла к нему словно кошка, готовящаяся схватить мышь, вырвала из его пышной шевелюры волосок и сказала:

— Вот он, мастер…

Он рассмотрел себя в зеркальце. Больше не могло быть места спорам и препирательствам, словно он был пойман с поличным на месте преступления, как много лет назад, когда он тайком проникал в подвал Айюши. Сердце его наполнилось раздражением, гневом и стыдом. Избегая взгляда в её сторону, он с досадой пробормотал:

— И что это значит?!

И добавил:

— Какая же ты зловредная!

42

Этот эпизод не прошёл мирно и спокойно, как она ожидала: он теперь каждое утро кропотливо и привередливо изучал волосы на своей голове, так что она пожалела, что так поторопилась. Подлизываясь к нему, она сказала:

— Нет никакой связи между седыми волосами и твоим прекрасным здоровьем…

Однако он стал задумываться о своём возрасте. Когда ему стукнуло столько лет? Как он смог пройти такой длинный путь? Разве не вчера ещё он расправился с Гассаном? Дахшан одряхлел и начал передвигаться, словно ребёнок. Чего стоит главарь клана, у которого больше нет той вечной силы?

Агамийя продолжила:

— Мы можем просить Аллаха только послать нам здоровья…

Он раздражённо спросил её:

— Почему ты столько повторяешь эти пустые клише?

Она засмеялась, чтобы смех убавил его резкость, и сказала:

— Краска для волос не повредит и мужчинам…

Он вскипел:

— Я же не дурак!

Он начал впервые в жизни думать о том, что упустил, и что ещё предстоит, вспоминать умерших и святых, живших по тысяче лет, о сильных мира сего, с которыми процесс распада обращается как с игрушками, о том, что коварству нет дела до слабостей души и людей, о том, что распустить вооружённый парад в тысячу раз легче, чем хоть на секунду удержать свой язык, дабы он не сказал того, чего говорить не следует, что разрушенный дом и любые развалины можно восстановить, но человека — нет, что удовольствие от музыки — недолго длящаяся мишура, до самой песни прощания. Он обвязал голову платком и спросил её:

— Знаешь ли ты, о чём стоит молиться и просить Бога?

Она не ответила, и он сказал:

— Чтобы смерть пришла раньше немощности и старости людей.

43

После того, как он вышел, Агамийя сказала, что всё, что остаётся человеку — это вера. Когда пришло извещение о смерти её отца, она завопила так, что аж задрожали оконные решётки…

44

Агамийя долго плакала по своему отцу. Она сказала, что в течение своей долгой жизни к человеку настолько привыкают, что он становится драгоценной и любимой привычкой, без которой сложно представить себе этот мир. Шамс Ад-Дин скорбил по кончине своего друга и старинного друга отца. Но гораздо более он переживал из-за смерти Антара Аль-Хашшаба, владельца конторы: он был примерно его ровесником, человеком его поколения. Здоровье его внезапно ухудшилось после неожиданного паралича. Но смерть не волновала Шамс Ад-Дина столько же, сколько старость и слабость. Он отказывался от идеи взять верх над вождями остальных кланов и беспомощно пасовал перед неизвестной печалью, в изумлении спрашивая сам себя:

— Ну разве это не везение: Ашур Ан-Наджи сумел исчезнуть в самом расцвете своих сил, в почёте и славе?!

45

Пока он сидел в кофейне, перед его глазами произошла дружеская стычка между его сыном Сулейманом и другом того — сыном одного из его подчинённых, по имени Атрис. Они мерились силами и сноровкой в течение нескольких минут, пока Сулейману не удалось разгромить своего друга. Всё нутро Шамс Ад-Дина запылало гневом от того, что Атрис смог продержаться в бою с его сыном более минуты. Победа последнего не радовала его. Он не представлял, что тому не хватает сил, хотя он и был похож на Ашура своим огромным телосложением, ему не доставало его сноровки.