Эра цепей

Гидон улыбнулся и ласково, играючи треснул ученика по голове в очередной раз.

— Ешь, ешь. Н-да, раздобрел ты, однако, быстро…

От этих слов Келеф чуть не поперхнулся. Конечно, тело его ненормально быстро прибавляло в весе, но все калории, казалось, уходили в мышцы, ничего не откладывалось в виде жира. Он вдруг вспомнил капитана рабовладельческого судна и неприятный холодок пробежал по спине — не хватало еще стать на него похожим.

— А их мать, отец? Ее их зовут?

— Эм… А титул распространяется на обоих супругов?

Гидон коротко кивнул, пристально глядя на обедающего юношу.

— Тогда… Ее мудрейшее высочество Цара Сеотос и его высочество Нарамах Сеотос, архатим Темиля.

— Хе-хе… Ладно, может, у тебя там и не совсем пусто. — Гидон похлопал Келефа по плечу, встал из-за стола.

Пошатываясь от морской качки, он подошел к маленькому окошку, задумчиво глядя куда-то вдаль, в море. Черные тучи застилали небо, не позволяя увидеть ни звезд, ни других ахеев, лишь бесконечный, въедающийся в плоть и разум дождь. Всякий раз, как Гидон вот так выглядывал наружу, когда видел этот проклятый пресный океан, лицо его становилось хмурым, как застилающие небо черные тучи. Ненависть к этому миру в его сердце была так велика, что лишь другая, куда более сильная злость заставляла его оставаться здесь, прозябать под постоянными дождями, кланяться перед четырехрукой колдуньей. Слишком часто Келеф видел, как во взгляде этого вечно задорного, улыбающегося подлеца мелькает что-то более глубокое, потаенное, но юноша никак не осмеливался спросить у него что движет им. Но сейчас, в вечерней тишине, прерываемой лишь шумом дождя, он негромко заговорил:

— Слушай, Гидон…

Светловолосый, словно выйдя из транса, обернулся, снова натянул на лицо улыбчивую маску.

— Я понимаю, что вы не хотите посвящать меня в дела. Понимаю, что вы храните секреты и что это нужно для общего дела… Но тебе-то все это зачем?

— Хм… Ты знаешь… Да, ты прав, пожалуй. Не хочу, — ухмыльнулся Гидон. — Слишком ты, Келеф, простой. Простой и прямой, как черенок от лопаты. Это, конечно, подкупает, но не меня, уж извини.

— Тебя что-то гнетет. Стой! — криком юноша заставил Гидона остановиться в проходе, последний раз обернуться на него. — Поговори со мной уже, ну!

Светловолосый покачал головой, пальцами единственной руки зарылся в золотистые волосы, зачесывая непослушные пряди назад. Тихо усмехнувшись, он небрежно бросил, уходя прочь:

— Заслужи.

И снова Келеф остался один, наедине со своими мыслями и тревогами. Зачем он здесь? Для чего все это? Действительно ли эти двое, а возможно и больше, чем двое, хотят что-то изменить, сделать этот мир лучше? И что он для этого может сделать? Прислушивайся они к нему, позволь они ему рассказать, как можно организовать это общество, было бы куда проще начать менять этот проклятый тагацит. Многовековые знания хранились в его голове без возможности их применить, бесполезный хлам да и только. Здесь и сейчас он был не более, чем инструментом в большой игре, в четырехмерных шахматах, хода которых он не просто не понимал, но даже не различал отдельных фигур. Имена и титулы, столетия истории и обид смешивались у него в голове в сплошную кашу, где уже нельзя было разобрать кто прав, а кто виноват. Словно и не было правильной стороны в этом конфликте. Да и сторон не было. Каждая пешка сама за себя, каждый король страшится собственного ферзя. Сломанная, архаичная система, держащаяся на одном-единственном, крошечном кирпичике.

— Миам, — тихо повторил он про себя. — У кого миам, у того и власть.

Он скоро перестал считать дни, когда они перевалили за третий десяток. В чем смысл, если все равно не знаешь, какой сегодня день? Чего уж там, ни год, ни даже время года он не знал. Закончилось ли уже лето? Сколько оно здесь длится? Все это перестало иметь какое-либо значение. Он помнил лишь титулы, имена и то, как держать в руке меч. И всякий раз, засыпая, шептал, напоминая самому себе о тех вещах, что он еще помнил из прошлой жизни: вкусная еда, интернет, автомобили, свет городов, тепло, снег, Люба. Интересно, что с ней? Наверняка у нее тоже теперь из-за него проблемы. Его тело, наверное, прямо там и рухнуло замертво, лицом в снег, а она в панике пыталась его откачать, вернуть душу в слабую, болезненную оболочку, пока он здесь боролся за свою жизнь. А потом — полиция, опрос свидетелей, протоколы, протоколы, протоколы… Только здесь, столкнувшись с местной системой управления он понял, что не так уж и плохи бесконечные протоколы и люди в форме. Не так уж плох хоть какой-то закон, пусть и не всегда справедливый.

Считать он перестал, но знал, что корабль куда-то движется. По ночам медленно, неторопливо, пока экипаж отдыхал в гамаках, а днем суетливо, под проливным дождем, вдаль. Оставалось лишь верить в то, что заветная земля скоро покажется на горизонте, и день за днем надеяться на это.

И день пришел. Темилец на высокой мачте, впередсмотрящий, громко, перекрикивая дождь и ветер, закричал:

— Земля..!

Экипаж суетливо, побросав все дела, устремился наверх, посмотреть на долгожданную цель. Вслед за ними неторопливо, в сопровождении Гидона и Келефа, поднялась на палубу и Фрида. Люди расступались перед ней, освобождая путь к борту, и, элегантно оперевшись на фальшборт, женщина поднесла к большому серому глазу лорнет-монокль, всматриваясь вдаль.

Из-за горизонта быстро вырастал не один, а сразу несколько шпилей. В сравнении с громадой, к которой приближалась джонка под флагом Сеотосов, город, в котором Келеф ранее уже побывал, казался ему не более, чем деревней. Там, вдалеке, сразу на нескольких островках суши высились громадные шпили городов, соединенные между собой многочисленными узкими мостиками и широкими крытыми переходами на подпорках. Тысячи кораблей самых разных размеров ютились, тесно прижимаясь друг к другу, в огромных портах, словно кракен распластавших бесчисленные пирсы, как щупальца.

— Перед госпожой сразу поклонишься. Она — талантливая особа, и хоть она и известна своей добротой, я не советую тебе проверять ее терпение. — холодно сказала Фрида, убирая монокль под одеяние. — Говори только когда тебя спрашивают, отвечай коротко и четко. Ее слово — закон. Скажет лаять — будешь лаять. Скажет мяукать…

— Буду мяукать, — вздохнул Келеф. — Она и вправду настолько могущественна? Сильнее вас, госпожа Фрида?

— Она — талантливый оморомант. Возможно, самый талантливый из всех. Я лично видела, как она щелчком пальцев меняла цвет волос у всех, кто находился с ней в одной комнате.

— Оморомантия… Косметическая магия? — недоуменно переспросил юноша. — А… То что вы делаете? Вы же стальную дверь смяли, как листок бумаги. Это гораздо страшнее.

— То, что делаю я — лишь подобие магии, Келеф. В руках госпожи Рины настоящая сила, и гораздо страшнее той, которой владею я. Убить, сжечь, раздавить врага легко, для этого и магия не нужна. Но стать им, принять его облик… Это по-настоящему страшная сила.

Город приближался. Матросы расходились по своим местам, готовили корабль. С вершины высокой башни за приближающимся кораблем наблюдали двое, две фигуры, растворяющиеся в полумраке.

— Готовьте шпиль, — приказал голос из темноты. — Послушаем, с кем мы в этот раз в ссоре.

Глава 16: Дом Сеотосов

Идти по промозглым, сырым улицам не пришлось — такое отношение к приближенным архатима было бы непозволительным. В порту, уже на причале Фриду и ее нового подопечного ожидал паланкин с краковой крышей, а с ним — шестерка крепких мужчин-темильцев в аккуратной форме темно-синего цвета правящего дома. Не выходя на палубу, Гидон попрощался с Келефом, похлопав того по плечу:

— Удачи там. Держи своего дружка крепче, архатимские дочки, говорят, одинокие и скучающие.

— Пошел ты, — тихо усмехнулся в ответ собакоголовый. — Ты с нами не идешь?

— Меня не очень жалуют в домах, лояльных тагацу, знаешь ли, — улыбнулся в ответ Гидон. — Не смотри на то, что меня зарубить нельзя, у этих фантазии хватает. Ну, давай-давай, беги уже, собачка.

Келеф коротко кивнул и, поправив меч в ножнах на поясе, стал догонять спустившуюся к транспорту хозяйку. Спускаясь на причал, он разминал плечо, вдруг занывшее то ли от погоды, то ли от бесконечных тренировок. Юноша коротко глянул на темильцев-носильщиков — те, судя по всему, ждали, когда он сядет внутрь.