Эра жаворонка

В Астане он продержался без алкоголя почти двенадцать часов, лёжа в гостиничном номере с языком, упёртым в нёбо, и бессмысленно таращась из окна высотки на Ишим и наивную архитектуру в стиле ретро-футуризма. Он сдался, когда мысли о Миле и славном парнишке с космическим именем, прорвали дамбу медитации. Высосав приличный запас спасительного снадобья в лобби-баре отеля, он похвалил себя за упорство, а затем, назло хронотонам, скоротал вечер за просмотром феерически дебильного фильма о нашествии инопланетных пупсиков, питающихся мозгом землян, и о безоговорочной победе над ними.

В Душанбе он попал в воскресенье и, несмотря на бездонные кредиты и пухлые банковские счета, не смог вообще добыть заветный источник покоя. Сказав себе, что терять ему уже нечего, он на древнем геликоптере, ведомом пожилым таджиком, отбыл в горы и, погрузившись в странное оцепенение, в анабиоз с полной пустотой в голове, просидел на обрыве до наступления темноты, растворяясь в прозрачном хрустальном воздухе, в шуме ветра и шорохе крыльев каких-то гордых птиц, то парящих над восходящими потоками, то пронзающих небо стремительными атаками. Почувствовав, что он начинает терять своё "я" и перестаёт понимать очерченность личных границ, он отполз под нависший камень, соорудил костерок из сухих веток можжевельника и до рассвета вдыхал смолистый дымок, выискивая в пляшущих языках пламени схожесть со знакомыми предметами. Вчерашний таджик прилетел за ним с бутылкой водки, но он оставил её нераспечатанную на подоконнике вокзала.

В Исламабаде на него накатило, так что пришлось ночевать в самом роскошном отеле - в гостиницах попроще по мусульманским традициям не продавался алкоголь, даже пиво. Однако стопки "Хенесси" ему хватило в качестве подзарядки на весь праздный день бездумного шатания по шумным грязноватым улицам-базарам, безудержной торговле с оборванными продавцами специй и туфель с загнутыми носами. Здесь практически не знали искусственных вкусов, и он от души накачался настоящей ягнятиной с реальными баклажанами. Гастрономическое действо переключило все его артерии и вены на подачу живительных сил исключительно в брюхо, презрительно обесточив мозг, подававшего лишь самые жалкие попытки протеста. Закатившись курдючным бараном в вакуумный поезд, он продрых до Нью-Дели, и двое суток подряд проспал в самом Нью-Дели, не оставившем ни грамма каких-либо воспоминаний.

В страшной, прекрасной, вонючей, высокой, невероятной Калькутте он три дня провалялся на прохладном мраморе джайнистского храма, разглядывая затейливые завитушки узоров, покрывающих павильон со статуями учителей-тиртханкаров. Муху, приземлившуюся на его голое колено, он осторожно прогнал, забавляясь метаморфозами своего восприятия. Он мог бы, пользуясь плодами модификации, одним движением руки прихлопнуть сразу пяток мух, но джайнизм, облачком окутавший его, приглушил все возможные желания кого-либо прихлопнуть. Ни разу за эти волшебные три дня ему не потребовалось выпить - в яшмовой вазе черепа нежно звенели колокольчики и разливали блаженное чувство упругой пустоты.

Собственно, в Калькутте вакуумная линия поездов, катающихся в трубах с откачанным воздухом, обрывалась. В столицу Бангладеша он перебрался на самолёте, ничуть не переживая, что регистрация его на рейс попадёт в сеть и привлечёт внимание полиции. Тем более, что билет ему выписали на имя Woock Yianckot.

В аэропорту Дакки Вук ступил на новенькое полимерное самообновляющееся полотно, лениво дорбрёл до стойки заказа такси.

– Вам куда?
– поинтересовалась миловидная барышня в жёлто-оранжевом сари. Пилот задумался.

– На север, - сказал он расплывчато.

– Куда именно?
– Девушка продолжала улыбаться, демонстрируя великолепные белые зубы на смуглом личике.

– Вы называйте города, а я выберу, - предложил Янко, ибо ничего другого ему не оставалось: городов он не знал, возит ли туда такси - тоже.

– Рангпер? Шерпер?

Вук, прислушиваясь к колокольчикам внутри себя, отрицательно помотал головой. Девушка, принявшая необычное поведение клиента за признаки ухаживания, стыдливо опустила очи, тайком поглядывая на широкоплечего белокожего человека с серо-голубой, непривычной радужкой глаз.

– Даргапур? Домар? Айлампур?

– Нет.

– Силхет?

На Силхет бубенцы так же не срезонировали, но затем вдруг бенгальская красавица произнесла:

– Чхатак?... Но туда нет шоссейной дороги. Только железная, либо по воздуху. И ещё там...

– Вы хотите сказать, что делать в той дыре совершенно нечего?
– улыбнулся Вук.

– Да, сэр. Маленький городок без достопримечательностей.

– Мне в Чхатак, - твёрдо сказал Янко, в груди которого позвякивали радостные звуки.

Он нанял воздушное такси, а час спустя стоял под прицелом нескольких десятков пар смоляных глаз на пустынной площади и соображал, какого чёрта он притащился в эту жопу мира.

– Возьмём муки и масла, - услышал он из-за спины.
– А потом полетим ко мне.

Вук обернулся. Техник-пилот четвёртой тенерийской экспедиции Ко Сенг собственной персоной стоял, застенчиво улыбаясь, сунув руки в брюки. Он едва доходил Янко до плеча, издалека его можно было принять за крепкого подростка. Ко был растрёпан, жёсткие чёрные волосы давно требовали похода в цирюльню, одежда - доброй стирки, однако глаза лучились мягким тихим светом, исключающем какой-либо надрыв, тоску или хотя бы растерянность.

– Чудеса, - молвил Вук, сердечно обнимая товарища.
– Даже не хочется считать вероятность встречи. Что-то бесконечное малое выйдет, правда?

– Смотря как считать, - серьёзно ответил Сенг.

Загрузив в лёгкий геликоптер камбоджийца некоторый запас провизии, пилоты взмыли над жалким городишком. Ко уверенно держал штурвал, прокладывая курс на северо-восток к манящему сиянию гор.

– Это Бутан?
– полюбопытствовал Вук, и Ко важно кивнул.

Геликоптер вёз крупы, муку, кунжутное масло и пару головок сыра. Системы подачи вкусов Вук в местном магазинчике не обнаружил. Ассортимент лавки не радовал, но еда была натуральной. Прохаживаясь вдоль деревянных резных прилавков, Янко ощущал себя посетителем музея древнего быта. Время застыло в пластиковых пакетах гречки, леваровых сосудах с кунжутным, горчичным и оливковым золотом, картонных коробках чая, магнефриджевых ёмкостях сквашенного молока. Нашлись здесь и конфеты - о, какие милые были эти аутентичные конфеты! Карамель с повидловой начинкой, завёрнутая в простую гермо-фольгу. Из подобной фольги Вук в детстве с отцом мастерил прокладки для самодельного конденсатора или с мамой выкладывал блестящие мозаичные панно. Купив целый бокс такой карамели, Янко с трепетом уложил его между мучными мешками. "Ты становишься сентиментальным, как сотня старых дев на похоронах любимого кота священника", - бесстрастно констатировал он.

– Остальное я добываю сам, - предупредив повисший в воздухе вопрос, пояснил Ко.
– Или покупаю у местных крестьян. Ты не представляешь, как мало человеку надо. Ты и сам это поймёшь, когда привыкнешь.

– Привыкну - что?

– Жить, уняв глупых обезьян.

Вук ни черта не понял и поэтому промолчал до самого конца пути.

Вечером, кутаясь в толстое шерстяное одеяло и ощущая знакомую потерю личных границ среди нависающих зелёных скал, далёких снежных вершин, цветущих плантаций на склонах крутых холмов, Янко составлял в голове симфонию из уханья сов, шуршащих порывов ветра и треска насекомых. Он знал, что Ко знает о вопросах, лениво кружившихся в недрах вуковой души, и знал, что Ко ответит на них, когда сочтёт нужным. Так и вышло - едва солнце, бухнувшись сонным животным, скрылось за перевалом, Сенг сказал:

– Я не сомневался, что ты меня услышишь. Ты поехал на мой зов, и ты приехал. Больше никто не услышал, только ты.

– Я слышал в груди колокольчики. Твоя работа?

Ко рассмеялся, отставив чашку с горячим чаем. Пар, витиевато пляшущий над кружкой, быстро иссяк. Холод, волной разливающийся с вершин, вынудил Сенга и его гостя плотнее окуклиться в войлочных накидках.

– Я представлял лишь ударные позывные, - проговорил Ко.
– Но ведать не ведал, как именно обозначусь. Ну, пусть будут колокольчики.