Эристика или искусство побеждать в спорах
Шрифт:
Афоризмы и отрывки [35]
Многим философы тягостны, как ночные гуляки, нарушающие сон мирных жителей.
Нельзя быть поэтом без некоторой наклонности ко лжи и притворству. Напротив, философом нельзя быть без любви к истине. В этом заключается одно из главнейших отличий философа от поэта, в силу которого первый выше второго. И действительно: философы гораздо реже встречаются, нежели поэты.
35
Пер. с нем. Р. Кресина (по третьему изданию, 1888 г.).
Блеск и господство естественных наук в нашем столетии [36]
Философия и религия имеют одну общую тему – объяснение мира. Разница между ними заключается в том, что философия действует через убеждение, а религия – через веру. Религия поддерживает свое влияние угрозой вечных и временных бедствий. Философия же делает лишь деликатный намек на тупость и глупость того, кто не принимает ее убеждений. Таким образом, относительно добродушия и честности философы не уступают теологам.
36
Имеется в виду XIX век.
Конечная цель всякого знания та, чтобы интеллект воспринял все проявления воли не только наглядным созерцанием (ибо так воспринимаются они сами собою), но и абстрактным познаванием, то есть, чтобы всё, что есть в воле, было и в понятии. К этому стремится всякая истинная рефлексия и все науки.
Когда я размышляю, то это собственно мировой дух размышляет, или сама природа, которая стремится к самопознанию. Это не мысли другого духа, на след которых я хочу напасть; но то, что есть, я хочу сделать познаваемым, мыслимым.
Радость от постижения общего и существенного начала мира с какой-нибудь стороны, притом постижения непосредственного и наглядного, правильного и отчетливого, так значительна, что тот, кто испытал ее, забывает все другие цели личной жизни, все дела свои, чтобы только выразить результат познания в абстрактных понятиях или сохранить по крайней мере сухую, бесцветную мумию или грубый отпечаток этого результата, прежде всего для самого себя, а затем и для других, если они сумеют оценить его.
Все человеческое знание можно представить себе в виде многоветвистого дерева так, что от ствола поднимаются только немногие ветви, а от них, постепенно разветвляясь, образуются бесчисленные малые ветви. Занимающийся специальной наукой стремится сблизить между собою две крайние малые ветви; и это нетрудно, так как они очень близко находятся друг от друга. Философ, напротив, старается соединить главные ветви. Поэтому ему нет надобности производить опыты, например, над щелочами и кислотами или кропотливые исследования для доказательства, что в Риме действительно было только семь царей, или вычислять точное отношение диаметра к окружности круга и тому подобные. Его дело – созерцать жизнь в целом ее объеме, с целью вполне и верно понять основное начало ее, которое проявляется даже в делах обыденной жизни.
Науку может всякий изучить, один с большим, другой с меньшим трудом. Но от искусства получает всякий лишь столько, сколько он сам в состоянии дать. Что дадут оперы Моцарта человеку, не понимающему музыки? Что видит большинство в «Мадонне» Рафаэля? И многие ли ценят, не с чужого голоса, Гётевского «Фауста»?
Искусство не имеет дела, подобно науке, только с разумом; оно занимается глубочайшею сущностью человека, и потому в искусстве понимает каждый лишь столько, сколько в нем самом есть чего-нибудь ценного. То же самое относится к моей философии, которая есть философия как искусство. Каждый поймет в ней как раз столько, сколько сам того стоит. Вообще она понравится только немногим и будет философией для немногих людей. Конечно, эта философия как искусство большинству будет не по плечу. Но мне кажется, что из неудачи, испытанной в течение трех тысяч лет философией как наукой, то есть построенною по закону основания [37] , уже исторически следует, что это не надлежащий путь ее. Кто ничего больше не умеет, как отыскивать связь представлений, то есть соединять основания со следствиями, тот может быть великим ученым, но так же мало философом, как живописцем, поэтом и музыкантом. Ибо художник и философ познают вещи в себе, платонические идеи; ученый же познает только явление, то есть собственно закон основания, потому что явление есть не что иное,
как сам закон основания. Таким образом, вполне справедливо выражение Платона, что толпа не способна к философии.37
Ни одно явление (следствие) не может существовать без достаточного основания (причины).
Науки занимаются наблюдением вещей в их взаимодействии согласно четырем видам закона основания, причем в каждой науке господствует один из них. Таким образом, объектами наук бывают вопросы: «почему?», «для чего?», «когда?», «где?» и так далее. Но то, что остается в вещах по отвлечении этих объектов, есть платоническая идея – предмет искусства. Таким образом, каждый объект одною частью является предметом науки, другою – предметом искусства, причем обе части друг другу нисколько не мешают. Так как я доказал, что истинная философия занимается только идеями, то и здесь имеем доказательство, что она скорее искусство, чем наука.
Если бы философия даже достигла когда-нибудь высшего совершенства, то все же для познания сущности мира всегда необходимы будут все другие искусства, как комментарии к самой философии. И наоборот: философия в свою очередь служит комментарием к прочим искусствам, но только со стороны разума, то есть как абстрактное выражение содержания всех искусств, а следовательно, и сущности мира.
Поскольку философия не есть познание по закону основания, а познание идей, она должна быть отнесена к искусству; так как философия излагает идею не как идею, то есть не интуитивно, а абстрактно, то с этой стороны она – наука, знание. Но, строго говоря, философия есть среднее между наукой и искусством или нечто соединяющее их.
Если бы философия была познанием по закону основания, то есть познанием необходимости следствия из основания, тогда, будучи раз найдена, она была бы доступна каждому без различия способностей, и всякий, кто только не пожалел бы труда и времени, мог бы заниматься ею.
«Многим философы тягостны, как ночные гуляки, нарушающие сон мирных жителей»
Но кто же серьезно поверит, что это познание, в сравнении с которым все другие имеют ничтожное значение, доступно всякому безразлично, когда «Мадонна» Рафаэля, «Дон Жуан» Моцарта, «Гамлет» Шекспира и «Фауст» Гёте доступны лишь немногим, а для большинства и вовсе не существуют, потому что оно ценит эти произведения только с чужого голоса?
Требовать, чтобы одна и та же философия годилась для глупых и умных, – несправедливо в виду того, что интеллектуальное различие людей также велико, как моральное.
Философу, как и поэту, мораль не должна заслонять истину.
Платон, в своем презрении и отрицании поэзии, отдал дань тому заблуждению, которую платит всякий смертный. То, что он говорит об этом предмете, неверно. Отношение между философией и поэзией самое лучшее, какое только желательно. Поэзия служит опорой и подмогой для философии, источником примеров, средством возбуждения мысли и пробным камнем моральных и психологических учений. Поэзия относится к философии так, как опыт к науке. Ту же истинную и глубокую сущность мира, которую поэзия показывает нам наглядно, излагая отдельные случаи, философия дает вообще и в целом. Следовательно, между поэзией и философией существует полнейшее согласие, как между опытом и наукой. Вообще относительно поэзии остается во всей силе то, что сказал Гёте в «Торквато Тассо»:
Кто не внимает голосу поэзии,Тот варвар, кто бы он ни был.О жизни Сократа мы знаем довольно много, но о мнениях и учениях его – слишком мало. Судя по образцовой жизни его, по великому уважению, которым он пользовался у благороднейших современников; судя по тому, что замечательнейшие философы, вышедшие из его школы, несмотря на все различие их учений признавали его своим учителем, – судя по всему этому, можно заключить о превосходстве его учений, которых собственно мы не знаем. Ксенофонт изображает его слишком плоско, каким он вряд ли был. Платон же изображает его слишком фантастично и вообще пользуется им как маской для собственных учений. Как бы то ни было, известно с достоверностью только то, что философия Сократа была главным образом этикой.