Еще более дикий Запад

Эдди заворчал.

— Во-первых, это все-таки вечер. Множество людей, совершенно к вашим проблемам не причастных. Половина из них — женщины. Вы сможете стрелять по женщинам?

— Нет, — Эдди с тоской посмотрел на кобуру, что лежала на диване.

— И мне так показалось. Во-вторых, оружие будут искать и весьма тщательно. Если малый артефакт пропустят, то оружие — нет.

— Пропустят ли, — с сомнением произнес Странник.

— Конечно. Многие пользуются «Очарованием» или чем-то подобным, вот и сочтут, что потенциальный жених решил повысить свои шансы.

Ворчание усилилось.

— В-третьих, помнится, вы и сами по себе оружие. Маг приличной силы… два мага, скажем так, и один шаман.

— Я еще не шаман, — вздохнул Эдди. — Я только учусь.

— Вот и будет повод учиться интенсивнее. На самом деле оружие вам не нужно, оно лишь расслабит, отвлечет внимание ложной надеждой.

Дэн поднялся и потянулся.

— Что ж… хорошего вам вечера. И постарайтесь не разрушить город. Он нам еще пригодится.

— Обратно… не уверен, — Чарльз поправил манжеты. И подумалось, что в этой маске Милли его не узнает. А потом подумалось, что маски могут быть не только на нем, что… что если он сам не узнает её?

От этой мысли похолодел затылок.

И во рту пересохло.

— Я уверен, — Дэн раздавил сигару в нефритовой чаше. — В конце концов, ключ на управление дирижаблем есть лишь у Наставника да у меня. У меня взять проще. Так что, возвращайтесь.

* * *

Салли все-таки очнулась. Я, признаться, задремала. Сидела, сидела, держала эту ненормальную за руку, и ждала, когда очнется. Пару раз даже по щекам хлопала, но без особого результата. В конце концов, все-таки придремала, а проснулась от шепота.

— Боже, боже, божечки мой… — Салли все еще сидела на кровати и обнимала себя. Она раскачивалась, а белый чепец упал на пол. Волосы её рассыпались по плечам золотой волной, а из глаз потоками текли слезы. — Божечки мой, божечки…

— Чего опять? — я широко зевнула и поскребла зудящую щеку.

Шторы я чуть приоткрыла, не в темени же сидеть. И свет, пробиваясь сквозь них, делал комнату серой. А главное, не понять, что там за окнами, рассвет, закат или еще чего.

— Божечки… — всхлипнула Салли, уставившись на меня огромными заплаканными глазищами. — Божечки…

— Да успокойся уже.

И что с ней делать-то?

— Я… я тебя помню! — сказала Салли, глядя на меня с суеверным ужасом. И что, спрашивается, я ей сделала?

— Рада за тебя.

— И себя помню. Как будто другой. Странно так, — она взялась за виски. — Голова болит. Так болит голова… это все не я! Мама, мамочка…

— Тихо, — я обняла её. Не хватало, чтобы на эти вопли кто-то да прибежал. — Успокойся. Ты, наверное, просто заболела.

— Заболела? — тихо спросила она с надеждой. — И брежу?

— Конечно, бредишь.

И уже давно, но об этом я говорить не стала.

— И это все не по-настоящему?

— Что?

— Все. Учитель этот… жены… боже, — она опять сжала голову.

— Боюсь, — я сглотнула. — Это как раз по-настоящему.

Салли испуганно пискнула.

— Тихо. А теперь послушай. Он тебя зачаровал. Ты это понимаешь?

Она робко кивнула.

— Сейчас чары спали. Но если вдруг кто-то это поймет, что будет?

— Меня накажут, — это было сказано шепотом, и Салли побледнела. — Я не хочу, чтобы… чтобы он… мамочки…

— Успокойся, — рявкнула я, холодея. Если эта дурочка себя выдаст, то выдаст и меня. А значит, у Змееныша возникнут вопросы. И чую, задавать их мне будут не в милой удобной комнате. — Мы выберемся. Ясно? Ты и я.

Она кивнула.

— Но для этого нужно сделать так, чтобы никто ничего не понял.

— Не поймут, — щека у нее дернулась.

— Думаешь?

— Знаю, — она потерла виски. — Все, как в тумане. Когда… раньше… я помню. То есть, почти все помню, но тогда, там, все как в тумане. Только и видишь, что его. И думаешь, что он сказал, на кого посмотрел и будет ли любить тебя. То есть, меня.

Понятно. Любовь мозгов не добавляет. Зато теперь ясно, почему мой флакон не отобрали. Похоже, Молли и вправду о нем попросту забыла. А Змееныш не спросил.

Как спросить, когда не знаешь, о чем спрашивать.

Девицы же, меня раздевавшие, не обратили на этакую безделицу внимания. Какой флакон, когда речь о большой любви.

Меж тем слезы унялись, сменившись сопением, а то стало все более сосредоточенным.

— Я… у меня жених был! — воскликнула Салли.

— Хорошо.

— А что с ним?

— Мне-то откуда знать? Выберешься, проверишь.

— Наверное, не важно… он ведь… никто не поверит, что я не сама… никто…

— Надо сделать так, чтобы поверили. А для этого дыши глубже. Ты помнишь, что должна была делать, когда я очнусь?

Кивок.

— Что? — этак я до утра её допрашивать буду.

— Позвать старшую жену… твою ж… — она выразилась витиевато и от души. И тут же устыдилась. — Извини.

— Ничего. Что ж, тогда возьми и приведи себя в порядок. Старшую — это которая сиу?

— Д-да… — она содрогнулась. — Она… я её боюсь!

— Хочешь жениха увидеть?

Салли кивнула.

— Тогда делай, что говорят. Потом что?

— Помочь собраться. И проводить к… к… — она побледнела.

— К учителю?

Я мысленно пожелала этому уроду сдохнуть в мучениях. Салли же опять кивнула.

— Зачем?

— За напутственным словом. Он… он всем говорит, что нужно сделать.

— И тебе?

Снова кивок.

— И что ты делала?

— Я… я… — она побледнела сильнее прежнего. — Я им… их… мне давали… один раз нужно было подлить что-то в бокал.

— Что?

— Н-не знаю… они дали. Перстень. Он поворачивается и оттуда порошок.

— И кому, тоже не знаешь?

Она помотала головой.

— Чужак какой-то. Не отсюда. Он на всех еще смотрел так, сверху вниз, как будто мы… мы дерьмо. И я еще подумала, что хорошо будет, если он умрет. Он ведь не умер?!

— Конечно, нет, — бодро соврала я. Ну или почти соврала. Может, действительно не умер, может, только собирается. — Колечко тебе сиу дала?

— Да. Она все делает.

Салли поднялась.