Ещё один день

Меня больше волнует Дан, но чтобы помочь ему, надо сначала разобраться с Розеном и его войском. Дан лежит на земле без движения, и я ощущаю это как легкое онемение в пальцах с каждым толчком вытекающей из него крови. Вот, значит, как чувствуется новенькая кровная связь.

Кто-то (вероятно, Яр) бьет по шестерке «переговорщиков» вихрем, и тот выносит их далеко за пределы переговорного круга, а в следующий миг круг накрывает ледяным куполом. Это, конечно, не защитный, но тоже ничего, сразу такой не пробьешь, тем более без магии. Розен единственный остался с нами под куполом. Он уже успел подняться, значит, кроме ментала, у него есть и огненная стихия. В газетах об этом ни слова не было, а ведь чуть ли не под лупой разбирали всю его биографию! Зарем стоит напротив безоружного опаленного Розена — руки в боевой позиции, и не сразу поймешь, что сейчас полетит: безобидное оглушающее или взрывное. И хочется верить, что оглушающее: здесь, под куполом, взрывом всех зацепит, но он же боевик, а боевики все психованные хуже огненных. В том смысле, что мне до состояния «не жалко ни себя, ни чужих, ни своих» надо еще рассердиться, а боевики по жизни такие.

Дан лежит, мои пальцы пульсируют холодом в такт биению его пульса, и это страшно, потому что неожиданно. Я считала, он совершенно неуязвим. Думала, у него все просчитано — и до сих пор так оно и было! Думала, если уж он озаботился надеть на нас эти немагические жилеты от пуль, то сам и подавно защищен, а он... Он же был даже при всей своей магии! Почему он не защитился от пули, как так? Неужели не успел среагировать, неужели не ждал?

Он лежит без движения, я чувствую, как его утягивает на Другую сторону, я чувствую это как озноб, холод, распространяющийся от моих пальцев, губ и шеи по всей левой стороне тела. Этот озноб не мешает двигаться, но он мешает чувствовать себя живой, как будто вместе с Даном туда, на Другую сторону, утягивает меня. А у нас в составе ни одного медика. Дан, что ж ты так плохо отряд подобрал?

Почему ты был без защиты?! Почему не выставил щит?

– Шестеро на одного, - таким довольным голосом говорит Розен, будто не его только что почти подожгло моим огненным всполохом.
– Молодцы, защитнички крепости, подрастающее поколение. Вшестером с магией на одного безоружного. Вас же все видят через этот купол. Вам не стыдно?

– Один на одного, - почти рычит Зарем, и я понимаю, что в его руках все-таки взрывное. Он, конечно, красавец, нашел время устраивать поединки!
– Хочешь драться по-честному, давай по-честному, я тебя и один уделаю!

– Шестеро на одного, да хоть тысяча, - рявкаю я, перекрывая Зарема.
– Дан ранен, не время в благородство играть! Берите этого под руки, нож к горлу и повели, купол снимайте, ставьте щиты помельче, сделайте коридор до ворот, чтобы нас не задавили. У кого левитация есть, несите Дана.

Боевики окружают Розена, Зарем справляется с приступом своей дури и прижимает нож к его горлу. Нож у него небоевой, маленький такой, специально для разрушения особо замотанных заклинаний и разрезания магических нитей. Но если очень захотеть, убить можно и таким. Купол, защищавший нас, пропадает, и толпа срывается к нам, но заложник и щиты — это так чертовски удобно! Я предоставляю Тате объяснять всем очевидную мысль, что одно движение — и Розену конец, и сосредотачиваюсь на Дане.

Тело Дана левитирует неподалеку, он по-прежнему неподвижен, и мне с каждой секундой все хуже, а все остальные из нашего скороспелого «братства», такие же связанные с Даном, как я, - у них, похоже, такой проблемы нет. Или они умело ее скрывают. Неужели я со стороны тоже выгляжу как человек, у которого все нормально?

– Ничего, донесем, - нервно бормочет рядом Яр.
– Держись, Князев, сейчас все нормально будет.

Но нет, не донесем, неужели они не чувствуют?

Я пробираюсь ближе к нему, достаточно близко, чтобы видеть, как капает кровь с полы его куртки. Да сколько ее вытекло, что ткань уже вся пропитана?! Я хватаю Дана за руку и понимаю: всё. Он уходит прямо сейчас, и я ничего не могу с этим сделать. На мгновение мелькает мысль: может, это к лучшему? Дан очень силен, неуправляем, непредсказуем. Нужна ли миру та встряска, которую он может ему устроить? Я ведь сама меньше часа назад думала о том, как мне его нейтрализовать. Организовывала Джанну, готовилась. Может, все происходит правильно?

Но нет. Это не моя мысль.

Я держу Дана за руку и чувствую, как наша новая, неокрепшая, призрачная связь истончается с каждой новой каплей крови. Ну уж нет, так мы не договаривались!

– Эй!
– говорю я ему и всему миру.
– Так не пойдет! Ты мне предложение сделал, мы обручены, и я никуда тебя не отпускала!

Это, конечно, наглое вранье, ничего мы не обручены, раз я согласия не давала. Я сама не знаю, кому я вру, просто мету что попало от страха, что мы его не донесем. Но это срабатывает. Я знаю, что мое тело продолжает идти к замку рядом с Даном, — или только делает шаг, который будет длиться столько, сколько нужно?

– но сама я оказываюсь в совсем ином месте, темном, чужом и холодном, промораживающем до костей. И только оказавшись здесь, я вспоминаю, что однажды я здесь уже побывала.

13. Никогда, нигде, давно

После того нашего диалога, после вопроса Джанны, на который я ответила себе, но не ей, ничего не произошло. Все оставалось как бы по-прежнему, но теперь, стоило в нашей комнате воцариться тишине, вслед за ней приходило напряжение. Непонятно откуда взявшееся ожидание непонятно чего. Оно разливалось в воздухе и звенело, - знаете, как может звенеть тишина?
– раздражало, тревожило, как будто я должна что-то сделать, будто это мой неозвученный ответ так и висит в воздухе. Глена, что с тобой случилось? Почему еще недавно ты эту девушку ненавидела, а теперь...

А что, собственно, теперь?

Ничего не происходило. И я подумывала, что раз уж Джанна и спит стабильно хорошо, и выглядит нормально, и соображает, вроде бы, тоже отлично, получше меня, надо мне уже вернуться в свою комнату. Чтобы не подсматривать краем глаза каждый раз, когда Джанна переодевается перед сном, не пялиться в ее узкую матовую спину, не любоваться, как волосы свободно спадают на ее шею и дальше по лопаткам, когда она наконец расплетает то, что у нее там сегодня на голове. Не думать, что это неправильно - так пялиться. Не испытывать неловкость, будто я подглядываю за ней, хотя я не подглядываю, она же знает, что я здесь, вот я, я имею право здесь быть... или нет? Я хотела вернуться в свою комнату, чтобы не замирать, когда перед сном она брала меня за руку - «чтобы легче заснуть», не превращаться в комок нервов, сосредоточенных в одной ладони, ощущающих гладкую кожу ее руки, и каждый новый полузатянувшийся порез, каждый мелкий ожог после лабораторных работ, каждую новую примету.

Она позвала меня для помощи. Ну, я помогла. Я не обещала, что пойду до конца, несмотря ни на что, даже если буду потихоньку сходить с ума. Да и что такое в данном случае «до конца»? Оставаться с ней рядом, пока она не выпустится? А потом бросать Академию и следовать за ней? Мне пора было переезжать к себе, поставить наконец точку в этой истории — и все это просто забыть. Но тут мне приснился сон. И Джанне, должно быть, тоже. И так уж совпало, что...

Это я тогда так думала. Теперь я уже не знаю, что думать, но для простоты продолжу говорить: «мне приснилось».

Мне приснилось...

Нет, что за глупое вранье. Мне не приснилось. Я на самом деле стояла в серых сумерках около реки, от которой веяло холодом так, что пальцы сводило. Над моей головой было ненастоящее небо, деревянное, глухое, как крышка шкатулки. Здесь не было солнца, не было звезд, луны, облаков. Только мертвое, темное, твердое нечто там, сверху. Под моими ногами были мелкие светящиеся песчинки, и только они и давали свет в этом странном месте. Я сделала шаг, другой. Песчинки скрадывали звук, и я шла абсолютно бесшумно. Не было ветра, не шуршала трава, не пели птицы. Здесь стояла абсолютная тишина. Я стояла, оглядывалась по сторонам, пытаясь понять, где я, что это за место. Впереди река, ее берега то поднимаются скалами, то круто опадают, позади бескрайняя равнина слабо светящегося песка. Куда идти дальше? И зачем идти?

И тут я услышала крик.

Он был очень тихий, ведь донесся он откуда-то издалека, но в здешней тишине резанул мне по ушам, как будто был совсем близко. Он был не страшный, просто совершенно неуместный и чуждый на этом берегу. И мне почудилось, что кричала Джанна. Я побежала вверх по реке, потому что крик был оттуда. Я бежала, не разбирая дороги, но ее и не нужно было разбирать, лишь бы не влететь в очередную скалу, будто бы ниоткуда вырастающую на пути. Я огибала скалы и снова бежала вдоль реки. Криков больше не было. Снова воцарилась полная тишина, в которой я слышала только свое дыхание. С небольшим запозданием я поняла, что бегу босиком, в пижаме: в каком виде легла спать, в таком здесь и оказалась. Мимолетно порадовалась тому, что вид мой вполне приличный — будто это имело хоть какое-то значение!