Еще одна чашка кофе

— Это правда, — улыбнулась Лина. — Хороший!

* * *

Та комната, куда Лине так хотелось вернуться, и то самое (на мир она теперь хотела смотреть только из него) окно. И плед лежит на диване, там, где она его оставила. Если бы Лина могла заподозрить высоченного серьезного Данилу в излишней сентиментальности, она бы, пожалуй, подумала, что он… Она вопросительно взглянула на Данилу.

— А я спал с твоим пледом, — признался Данила, — ну… он просто очень теплый.

Лина улыбнулась — понятно.

Данила молчал и смотрел, как она раскладывает свои вещи. И когда Данила видел, как ее немногочисленные вещи расставляются по квартире (флакон крышесносных духов и тюбик красной помады приземлились на полочку, черная кружевная сорочка замерла на крючке, книга стихов раскрылась на самой важной странице на прикроватном столике) он успокаивался, словно бы его разбитый мир сейчас возрождался, и это не вещи, а что-то более важное складывалось, вставало на свои места.

А когда Лина подошла к окну, и он увидел ее силуэт на фоне вечернего города, все окончательно сложилось. Его ангел вернулся.

Но оставалось кое-что, что все же торчало зазубриной даже в этой идеальной сложившейся картине — вот только здесь еще чуть-чуть подправить и тогда все будет хорошо.

— Ты все вещи разобрала? — Спустя паузу Данила добавил. — Пожалуйста, отдай мне пистолет! И давай уже перестанем забирать его друг у друга по кругу.

Лина замерла, потом достала со дна чемодана пистолет и отдала Даниле.

— Отлично, — кивнул Данила. — Следующий вопрос. Нам надо оформить документы на Лёньку. Надеюсь, ты понимаешь, что, учитывая это обстоятельство, я должен на тебе жениться? Потому что парня скорее отдадут в полную семью.

— Ты так своеобразно делаешь мне предложение? — усмехнулась Лина, забираясь на свой любимый подоконник.

— Я не мастак говорить красивые фразы, тебе со мной не повезло, — Данила подошел к ней вплотную, — да и опыта нет, понимаешь, я никому еще не делал предложения выйти за меня замуж. Ну так что? Ты согласна? Молчишь? Ладно, ничего не говори сейчас, подумай.

Он взял ее на руки, поносил по комнате, как ребенка, потом бережно, как хрустальную вазу, посадил на диван и сел рядом с ней.

— Лина, я нашел его, — сказал Данила. — Хочешь поговорим об этом…

По лицу Лины пробежала тень, но она покачала головой:

— Нет. Не хочу.

Как говорила ее мама: «Бог дает человеку силы только на один день». Поговорим о плохом завтра, а сейчас пусть будет только хорошее, которого мы оба так долго ждали. Сейчас она хотела одного — согреться и согреть, а все остальное пусть подождет.

Губами к губам, сердце к сердцу, и любить, как будто эта ночь последняя на земле.

* * *

Данила спал, а к ней сон никак не шел.

Лина долго смотрела на Данилу — родной человек, которого знаешь насквозь-наизусть-навсегда; потом уткнулась в его небритую щеку, чуть поросшую рыжеватой щетиной. На подоконнике горела свеча, и тепла от нее было как от целого костра — можно было согреться за все прошлые студеные годы. Лина осторожно встала, подошла к окну. Интересно, а может быть окно какой-то малой Родиной? Но вот у нее случилось именно так. Ее центр мира — это окно и оконное перекрестье с видом на старый переулок в сердце странного города и на любимую кофейню.

Уже под утро ей приснился сон, в котором она вот так же смотрела из окна Данилы на улицу и вдруг увидела внизу маму с Павликом. Мама в этом сне была совсем молодая (в сегодняшнем возрасте самой Лины), в своем любимом платье, а Павлик выглядел взрослым, как в свое последнее лето. Они шли по улице, разговаривали о чем-то.

— Подождите! Не уходите! — крикнула им Лина.

Ее родные остановились. Мама с Павликом стояли под окном, смотрели на Лину, и ей очень хотелось туда, к ним.

— Лина, будь счастливой за всех нас, — улыбнулась мама. — Просто будь самой счастливой. Это наша единственная просьба!

— Прощай, Лина, мы больше не придем! — крикнул Павлик и помахал ей.

Его последнее слово подхватил и понес по улице ветер — живи, живи… Пожалуйста, живи.

Лина проснулась, приняв это утро как первое утро своей новой жизни.

И это утро новой жизни должно было начаться с ее родившегося и окрепшего за ночь «да», с ее ответа на самый важный вопрос Данилы.

Она улыбнулась и понесла свое «да» в руках, чтобы отдать его Даниле — пусть делает с ним, что сочтет нужным, и использует так, как будет лучше для них троих.

— Эй, Данила! — Лина выглянула в коридор. — Ты где?

Отозвавшаяся тишина показалась недоброй.

Встревожившись, Лина промчалась по квартире. Данилы нигде не было.

На кухонном столе она нашла записку.

«Лина, сегодня я должен завершить начатое — поставить точку в этой истории, чтобы ты могла освободиться и забыть о ней. Сегодня все закончится, обещаю. Я скоро вернусь. Пожалуйста, никуда не уходи. Дождись меня».

Лина бросилась в комнату Данилы, рванула ящик стола — пистолета не было.

«Значит, он нашел Виктора и убил его, — мгновенно сопоставила Лина. — Это я подтолкнула Данилу к преступлению, погубила его!» Ее ненужное теперь «да» выскользнуло из рук как что-то стеклянное — хрупкое, и рассыпалось на осколки.

Она заметалась — теперь ее интересовал только один человек на свете. Это новое чувство — любви, тревоги за Данилу, страха его потерять — пересилило ненависть к врагу и жажду мести. Такой вот метод вытеснения, когда одно сильное чувство вытесняется другим, еще более сильным. Небо обрушилось, накрыв и настоящее, и будущее. Лина бросилась к окну, рванула раму и замерла. По переулку шел ее самый любимый человек. Поравнявшись с окнами, Данила поднял голову и увидел Лину. Уловив ее умоляющий взгляд, он кинулся к дверям парадной.

Лина полетела из квартиры на лестницу. Когда на лестничном пролете они встретились, Лина обхватила Данилу с таким отчаянием, как будто могла защитить любимого человека, отменить его роковой поступок.

— Что ты сделал?

— Идем, я все тебе объясню.

Он взял ее за руку и повел в квартиру.

Данила закутал Лину в плед и сел рядом с ней на диван. Ему о многом нужно было рассказать.

…В то утро, после ночи откровений Лины, Данила пообещал, что поможет ей. Он принял эту женщину со всем ее прошлым, с ее болью, грустью и горечью, с ее едва заметной пролегшей морщинкой на лбу и шрамами души.