Еще одна чашка кофе

Письмо сестры растревожило Ксению — со дна души поднялась целая буря чувств, эмоций, страхов. Ксения и отчаянно хотела увидеть Ольгу, и в то же время понимала, что приезд родственницы из-за рубежа, имеющей своеобразную биографию, может отозваться последствиями и навлечь опасность на Колю и Таню. А еще — это уж с самой глубины сердца — наружу вырвался страх потерять Колю. Все эти годы рядом с ним Ксения была счастлива, но все-таки помнила, что любит он — блистательную, роковую Олю, а она — лишь бледная копия своей старшей сестры. Кто знает, как отзовется в Колином сердце приезд Ольги?

Ксения обрывала подобные мысли, считая их недостойными — я не должна так думать, не должна!

И все-таки она не могла решиться сказать Коле о письме Ольги. Хотя однажды она уже почти собралась, вздохнула (вот сейчас все ему скажу!) и — промолчала, струсила.

На фоне этих грозовых раскатов души (подобных тем, какие сейчас грохотали над Павловском) Ксения не придала особенного значения истории с картиной. Она, конечно, заглянула в тайник, посмотрела на Сережины вещи, но картина не произвела на нее сильного впечатления. Нелепый попугай, под которым якобы прячется шедевр?

Ксения слишком хорошо знала свою сестру, которая всегда имела склонность к преувеличению, а посему в итоге рассудила, что, может, картина из коллекции Сережиного деда и впрямь обладает некой ценностью, но насчет ее музейного значения Оля, по своему обыкновению, наверняка передергивает. В результате мучительных раздумий и сомнений Ксения решила пока оставить все как есть. Она убрала вещи Сергея обратно в тайник («ведь может статься, Оля все-таки приедет, когда Париж освободят, и сама распорядится их судьбой!») и ничего не сказала Николаю о письме Ольги. Однако ее не покидало чувство вины перед сестрой. Ксения сомневалась — правильно ли она поступила?

Дождь застучал по крыше веранды и ступеням крылечка. Началась гроза. Ксения встала, вернулась на веранду. Ей вдруг вспомнилось, как в детстве она панически боялась грозы, а Оля обнимала ее и успокаивала.

Оля, милая Оля… Как ты там? Страшно подумать — в Париже сейчас немцы. Только бы с тобой не случилось ничего плохого!

Гроза была сильной, но недолгой — отгремела, улеглась. Стало тихо, покойно, лишь в саду старательно пиликал зеленый кузнец-музыкант. Белая ночь плыла над землей.

«Какой хороший день! — подумала Ксения. — И завтра будет хороший — самый длинный в году!»

* * *

Утром пили чай на веранде. Ксения разогрела оставшиеся пирожки из пирожковой и подумала: сегодня своих напеку, с капустой и с яблоками.

— После завтрака начну латать крышу, — Николай отогнал большого шмеля, кружившего над блюдечком с вареньем.

Ксения кивнула — вот это правильно, давно пора дом подправить.

— Коль, а давай завтра спозаранку за грибами?

— А давай! — улыбнулся Николай.

На веранду заглянула соседка тетя Нюра — принесла бидон молока. Ксения договорилась, что после обеда зайдет к ней посмотреть котят. «Да, тетя Нюра, решили завести котенка. Возьмем, когда чуть подрастут. Серого или рыжего? Да неважно!»

Ксения подлила Николаю еще чая, забелила его, как любил Николай, молоком. Скрипнула калитка. «Наверное, тетя Нюра вернулась!» — успела подумать Ксения. Но по дорожке к дому бежала взволнованная Таня.

Она взлетела по ступенькам, задела бидон с молоком и крикнула:

— Мама-папа, война!

Молоко потекло по ступенькам (кажется, это уже было когда-то, много лет назад, а когда — теперь не вспомнить).

Таня эмоционально и быстро пересказала сообщение от Советского информбюро, зачитанное по радио, описала, что сейчас происходит в городе, и заплакала.

— Война, да как же?! — так и осела Ксения.

— Все-таки началась! — пробормотал Николай.

Ксения беспомощно посмотрела на мужа — значит, догадывался, знал? Это я, дура, растворилась в счастье, хлопотах и ничего не замечала.

— Ладно вам, — вздохнул Николай, — война будет быстрой и ограничится приграничными боями.

Ксения замерла — и хотелось верить, и не могла, потому что в душе, как вот это молоко по траве, уже разливалось страшное предчувствие беды.

Через несколько дней Николай ушел на фронт добровольцем.

— Ты можешь не идти, у тебя отсрочка, на заводе тоже нужно кому-то работать, ну зачем ты?! — заплакала Ксения.

— Я не могу, — молча, глазами, сказал Николай. — Моя страна. Мой город. Я должен.

И как остановишь?!

Узнав, что следующим утром Николай уходит на призывной пункт, Ксения закрепила мужу пуговицы на гимнастерке, собрала ему в дорогу нехитрые вещи: чай, табак, семейную фотографию с маленькой Таней.

Белые ночи короткие, но эта для их семьи была долгой, никто не сомкнул глаз.

Ранним утром, когда Николай собрался, Ксения с Таней выбежали в коридор. Ксения взмолилась: «Колечка, мы только до моста тебя проводим, пожалуйста?!»

У моста остановились. Ксения смотрела на любимое лицо, отмечая, что Коля как-то резко постарел — за несколько дней злой метелью выбелило виски, а на лбу пролегла глубокая складка. «Мне бы стереть эту складку губами, всей нежностью — я бы смогла…» — проговорила про себя Ксения.

Белая ночь уже сменилась утром, обещавшим превратиться в погожий летний день. Над водой кружили чайки, неспешно текла Фонтанка, перевидавшая на своем веку много таких прощаний.

— Ну ладно вам, — не выдержал Николай, взглянув на заплаканных жену и дочь. — Говорю же — война будет недолгой, скоро вернусь. До осени еще и крышу починю, и за грибами сходим, слышишь, Ксюта?

Ксения с Таней молчали.

— Пора, — вздохнул Николай, — долгие прощания — долгие слезы, ни к чему это. Вот что, Таня, — он обернулся к дочери, — ты, если что, береги мать!

Таня кивнула:

— Конечно, папа. Все будет хорошо. О нас не волнуйся!

Ксения, услышав слова мужа, сначала удивилась — обычно просят мать беречь дочь, но тут же поняла, почему Коля сказал иначе. Николай и раньше говорил, что Таня сильная — львиная порода — в него, а вот Ксению он всегда считал нежной, слабенькой и так к ней и относился.

— Дурак ты, Колька, — с улыбкой, в которой застыла слеза, прошептала Ксения, — я очень сильная. Вот увидишь.

Правда, когда Коля перешел по мосту и скрылся из виду, она почувствовала себя такой же слабой, как тополиный или одуванчиковый пух, — ветер подхватит и понесет.