Еще одна из рода Болейн (Другая Болейн)

Анна тоже довольна. Мир принадлежит ей, как никогда раньше. Екатерина, соперница, теневая королева, омрачавшая ее путь к трону, наконец мертва. Дочь Екатерины, которая угрожала правам ее детей на трон, теперь вынуждена признать поражение, занять второе место. Елизавете присягнули на верность все мужчины, женщины и дети в стране, те же, кто отказался, — в Тауэре или кончили жизнь на плахе. И самое лучшее — Анна носит под сердцем крепкого, быстро растущего ребенка.

Генрих объявил — состоится рыцарский турнир, каждый, кто считает себя мужчиной, должен, взяв коня и оружие, принять вызов. Генрих сам решил сражаться, вновь обретенная молодость и самоуверенность толкают его бросить вызов всем и каждому. Уильям, без конца жалуясь на дороговизну, одолжил доспехи у другого бедного рыцаря и выступил в первый день турнира, больше заботясь о коне, чем о победе. Он удержался в седле, но противник без труда был признан победителем.

— Помоги мне Боже, я вышла замуж за труса! — говорю я.

Уильям подходит к нашему шатру. Впереди, под навесом, сидит Анна, закутанные в меха дамы стоят позади.

— Видит Бог, ты права. Зато моя охотничья лошадь не получила ни царапины, а это куда важнее, чем считаться героем.

— Ты простой человек. — Я нежно улыбаюсь ему.

Обнимает меня за талию, притягивает к себе, целует украдкой.

— У меня заурядные вкусы — люблю жену, люблю мир и покой, люблю свою ферму, а самый лучший обед для меня — кусок хлеба с ломтиком бекона.

Прижимаюсь ближе, шепчу:

— Хочешь уехать домой?

— Только вместе с тобой, — мирно отвечает Уильям. — Она родит и отпустит тебя.

Генрих выступал в первый день и добился победы. На второй день Анне с утра нездоровилось, поэтому она решила сойти вниз только в полдень. Мне она велела не отходить от нее, часть придворных дам тоже осталась, а другие отправились смотреть турнир. Дамы в ярких платьях, некоторые джентльмены — уже в доспехах.

— Георг позаботится об этой Сеймур, — заявила Анна, глядя в окно.

— Король будет думать только о поединке, — успокоила я. — Он больше всего на свете любит выигрывать.

Утро мы провели мирно. Снова разложили престольную пелену, я взялась за большую, скучную полоску травы, Анна вышивает покров Богородицы. Между нами простирается длиннющий кусок, еще ждущий своего часа, — святые попадают на небеса, черти низвергаются в ад. Вдруг за окном шум — всадник галопом проскакал к замку.

— Что там? — Анна подняла голову от вышивания. Встав на колени на скамью под окном, я выглянула наружу:

— Кто-то несется как сумасшедший. Въехал на конюшенный двор. Интересно зачем…

Я прикусила язык. Две крепкие лошади вывозят из конюшенного двора королевские носилки.

— Что там? — спросила Анна у меня за спиной.

— Ничего. — Я вспомнила о ее ребенке. — Ровным счетом ничего.

Она поднялась с кресла, встала у меня за спиной, но носилки уже исчезли из виду.

— Кто-то прискакал в конюшню, наверно, конь короля потерял подкову. Ты же знаешь, он терпеть не может остаться без лошади хоть на миг.

Она кивнула, но осталась наблюдать за дорогой, опираясь о мое плечо.

— Там дядя Говард!

Впереди — болейновский штандарт, с дядюшкой группка людей, они подъезжают к замку, скрываются на конюшенном дворе.

Анна возвращается в кресло. Немного погодя мы слышим — хлопает входная дверь, шаги на лестнице, входит дядя. Анна поднимает голову, смотрит вопрошающе. Он отвешивает поклон. Что-то мне не нравится — обычно он не кланяется Анне так низко. Анна вскакивает на ноги, вышивание соскальзывает с колен на пол, одной рукой она зажимает рот, другая — на распущенном корсаже.

— Дядя?

— С сожалением сообщаю вам, его величество упал с коня.

— Он ранен?

— Серьезно ранен.

Анна побелела и чуть не упала.

— Нам надо приготовиться, — сурово произносит дядя.

Усаживаю Анну, обращаюсь к дядюшке:

— Приготовиться к чему?

— Если он умрет, необходимо защитить Лондон и Северную Англию. Анне надо написать обращение. Она станет регентшей, пока мы не учредим совет. Я буду ее представлять.

— Умрет? — повторяет Анна.

— Если он умрет, нам придется объединять страну. Ребенок у тебя в утробе еще не скоро станет мужчиной. Надо разработать план. Мы должны быть готовы защитить страну. Если Генрих умрет…

— Умрет? — вновь спрашивает Анна.

Дядя Говард глядит на меня:

— Сестра объяснит тебе, нельзя терять времени. Надо защитить Англию.

Анна совсем потеряла голову, сейчас от нее не больше толку, чем от ее мужа. Она не может вообразить мир, где его нет.

Она не способна ни подчиниться дядиным требованиям, ни защитить страну, где больше не правит король.

— Я все сделаю сама, — вмешиваюсь я. — Составлю и подпишу. Не надо приставать к ней, дядя Говард. Она не должна волноваться, ей нужно думать о ребенке. У меня похожий почерк, наши письма путали и раньше. Я напишу и подпишу.

Он явно обрадовался. Что одна сестра Болейн, что другая. Придвигает табурет к письменному столу. Коротко бросает:

— Начнем. „Да будет вам известно…“

Анна полулежит в кресле, глаз не сводит с окна, одна рука на животе, другая зажимает рот. Носилки не показываются, значит, с королем неладно. Если человек просто ушибся, его сразу несут домой, если он близок к смерти, с ним обращаются осторожнее. Пока Анна, не отрываясь, смотрит в сторону конюшен, я начинаю понимать — вся надежность нашего существования, вся наша безопасность исчезают на глазах. Если король умрет, нам конец. Страну растащат на куски, каждый лорд будет драться только ради своей собственной выгоды. Так было перед тем, как отец Генриха объединил страну — Йорк против Ланкастера и каждый за себя. Дикая страна, где каждое графство принадлежит своему владельцу и никто не подчиняется законному королю.

Анна оборачивается, видит мое лицо, пораженное ужасом, наклоняется над своим требованием о регентстве при малолетней дочери Елизавете.

— Он умрет? — спрашивает она.

Подхожу к ней, беру ее холодные руки в свои.

— Бог даст, не умрет.

Его принесли наконец. Носилки движутся медленно, словно гроб. Георг в головах, Уильям и остальная ярко одетая турнирная компания в испуганном молчании бредут позади.

Анна со стоном оседает на пол, платье задирается. Одна из служанок подхватывает ее, мы относим ее в спальню, укладываем в постель, посылаем пажа за пряным вином, за врачом. Я расшнуровываю ее, ощупываю живот, беззвучно шепчу молитву — лишь бы это не повредило ребенку.

Появляется моя мать с вином, Анна, бледная как смерть, делает попытку сесть.

— Лежи смирно. Хочешь все испортить?

— Как Генрих?

— Очнулся, — лжет мать. — Он сильно расшибся, но сейчас все в порядке.

Краешком глаза вижу — дядя перекрестился, прошептал слова молитвы. Первый раз вижу, как этот суровый человек просит о помощи. Моя дочь Екатерина заглядывает в дверь, мать подзывает ее, вручает кубок с вином — смачивать Анне губы.

— Идем закончим письмо, — просит вполголоса дядя. — Это сейчас самое важное.