Еська
Шрифт:
Фряня было в слёзы, но Еська её остановил:
– Ты за его не боись, он парень бравый. Пущай идёт.
– Так вы ж оба меня бросаете.
– Нет, – Еська улыбается. – Я теперя оставаться могу.
И всё, что Хранитель ему разобъяснил, им пересказал. А в конце добавку сделал:
– Нынче Панюшка, сын мой родный, мою планиду на себя возьмёт, а я могу с тобою, Фрянюшка, до смерти оставаться.
А Панюшка вроде как и не рад:
– Вы звиняйте, батюшка, только навряд с того чё путное выдет. Потому я вот с мечом аль там ружжом лучше кого другого обойтись могу. Да и на кулачках против меня ишо ни один
– Да ты не пробовал. Этак и мне, пока сам не отведал, невдомёк было, кака в том деле сладость.
– Ан пробовал, – Панюшка рукой махнул. – Вы, батя, будто наших деревенских не знаете?
– Он, – Фряня молвит, – с дочкою Хриси (помнишь её, небось, Хрисю-то) всё возжался.
У Панюшки рожа так и расплылась:
– Да, славна девка. Я вот по свету пройдусь да к ей ворочуся. Она меня ждать обещалась. А иных мне не надобно, потому я отведал этого и на кулачках мне драться куда как антиреснее.
Еська только в затылке почесал да вздохнул:
– Видать, така у тя планида. Только выходит, и я свою дорожку ишо до точки всю не вытоптал. Не слабже эта дорожка тропки закодованной будет: вперёд идтить – иди, а взад не вертанёшься. Ты, Панюшка, мать-то сразу не бросай, до дому доведи, а там уж и ступай своей стезёю. Вот только что с энтими зверюгами делать? Уж больно ласковы кошечки с Пантера проклятого вылупились.
– А ничё, – Панюшка молвит. – У царя нашего батюшки Засад есть.
– Какой такой засад?
– А такой. Тама звери за решётками, вроде как в засаде сидят. Вот Засадом он и зовётся. Мы туда их сведём, может, государь мне за то коня даст. Без коня ведь что за витязь?
На том и порешили. И ишо Панюшка сказал, что дорогою зайдёт в деревню да всё расскажет, что здеся было. Потому пастух его видел, а другому кому не поверит, что теперьча лес безопасный сделался.
Тем временем вовсе смерклось. Фряня сынку велела подале отойти да за деревьями на ночёвку приладиться. А сами они с Еськой до утра так ласкалися, что и передать немыслимо. Соскучались больно. Кажну складочку друг на дружке пообгладили да пооблобызали, каждый волосик не токмо что на голове аль споднизу живота, а и на ресницах самых разгладили. Видать, водица в озерце лесном не проста была: уж до того нежны кожа да кудри Фрянины стали, что Еська и ждать того не мог. А уж сколь долго да сладко он внутре у ей поорудовал, этого мы и вовсе сказать не могём, потому темень была кромешная.
А заутра Фряня с Панюшкой да с кошками в одну сторону пошли, а Еська – в иную.
КАК ЕСЬКА ОДНОГО ЧУДА ЖДАЛ, А ДРУГОЕ СЫСКАЛ
Идёт Еська, думает про Фряню, про Панюшку, а пуще – про что Хранитель сказал и как это ему еть надоело. «Эх-ма, – сам себе говорит, – видать, и впрямь пора смену искать».
Припекать стало. Глянул Еська с холма, не видать ли воды, озера аль речки. И тут же: «Вона как, – мыслит, – ране я б домишко искал, чтоб бабёнка аль дева молодая испить дала, а нынче и речки довольно».
В лесок вошёл, прохладой повеяло, так жары заместо голод донимать стал. И обратно: «Вона как, – смекает, – ране об пустом брюхе сутками не вспоминал, а ныне лишь от его мне беспокой, а что промеж ног, того и вовсе хоша б не было».
Однако есть-то охота. А вокруг – ёлки да
сосёнки, ни ореха тебе, ни ягоды. Вдруг гриб приметил. Большой такой, шляпку наклонил, вроде как: «Здорово», – говорит.Еська руку протянул, а тот-то и молвит человечьим голосом:
– Ты чё эт хвататься удумал?
– Так а что ж не хватать, как ты есть гриб для пропитания предназначенный?
– Эва сказанул! Я, может, для чего иного предназначенный, ты откель знаешь?
– А для ча, к примеру сказать?
Гриб вздохнул. Еська подивился даже: досель он не слыхал, чтоб грибы вздыхали.
– Вот того, – говорит, – я сам ишо не ведаю. Да и ведал бы, всё одно ничего поделать не мог бы, потому с энтого места мне сойти невозможно. А нет – так я б давно по миру пошёл да планиду свою обеспечил.
– А нешто у тя планида есть?
– Как не быть! У тя ж она имеется. Только вот прознал бы ты об ей аль нет, коли б сиднем сидел?
– И то, – Еська молвит. – А раз так, то ты б не ершился, потому для гриба энто вовсе неподходяще, а взамен того дался мне в руки, да вдвоём бы и двинули по свету белому.
– А ты меня не съешь?
Тут Еська только рукою левою махнул, а правой хвать его, и – за пазуху:
– Пойдём, – молвит, – я уж свою планиду начисто стоптал, хоть тебе пособлю.
– Постой! – Гриб кричит. – Гля-ка вверх!
Еська голову поднял, а на сосне заместо шишек – черешни. И таки гладки, сочны, ровно губки девицы-красы. Только не достать их, сосна-то высока. А черешенки-то шевелятся на ветру, то вместе сойдутся, то чуток расставятся – уста и есть, что к лобзанью манят.
Тут губы Еськины сами приоткрылись да трубочкою вытянулись. Он и не заметил, как до ветки достал. А ягодки уж и не устами, а язычком сладостным промеж его губ просклизнули, да соком дивным до самого нутра обдали.
– Вот и славно! Ан спопытка – она, чай, не пытка оказалась, – из-за пазухи доносится. – А теперьча ишо направо глянь.
Глядит Еська, атама груши висят. И тоже, главно дело, на сосне, будто Гриб нарочно дерево повыше выбирает. Жёлтые да румяные по боку, сверху узеньки, а книзу толще да мясистей – ровно тело бабье, что уж из девичества вышла да в самый сок вошла. Только не достать, больно высоко. А Гриб подначки строит: пытайся, мол. Еська руку вытянул, да и достал. Да и сорвал грушу, саму сочну да сладку.
И ишо его Гриб угостил – ягодой заморскою, что фигой прозывается. Та в овраге оказалася, шагов на десять ниже, чем Еська стоял, только спущаться не потребовалось, он и так дотянулся, рукой. Набрал горсточку, ягоды мягкие, так к пальцам и липнут, а коснись только – шкурка нежная сама врозь раздаётся, щёлочку приоткрывает, словно мандушечка с ласки нежнеющей. А внутре-то мясцо сахарно.
Жуёт Еська, а Гриб с усмешкою этак молвит:
– Чё эт ты там толковал, будто, мол, дорожку до конца вытоптал, коли на что ни глянешь, а мысли у тя вкруг одного толкутся?
Хотел Еська ответ дать, да рот сладостью слепило. Так и пошёл.
Вышел из лесу. А за лесом – река. Широка-то не чересчур, да бурная больно. Стал Еська глядеть, нет ли мосточка аль брода. А Гриб:
– Шагни, шагни, попытай.
Шагнул Еська, да и переступил реку.
Идёт дале, а навстречь – дева. Сперва Еська подумал: то шест просто у дороги воткнутый, а после видит: шест-то движется.