«Если», 2017 № 01 (248)

Но не отказал, а значит, согласился.

Добро

Угрюмый хозяин молча принял очередную месячную плату. Одна заёмка чем-то не приглянулась, и он долго крутил бумажку перед зеркалом, проверяя теневые знаки. Рахмет терпеливо дождался его ухода.

Съемное жильё на Пресне он содержал с той же поры, как устроился учительствовать в служебное — предвидел, что однажды сыск выйдет на его след и Рахмету Подвееву придется исчезнуть из Марьиной Рощи навсегда.

Пустые необжитые палаты, пыль на подоконниках, скрипучий крашеный пол. Постепенно тут могло свиться уютное семейное гнездышко, но пока Рахмет чувствовал себя здесь не лучше, чем на пересылке.

Феодору привез Селезень, сам подниматься не стал.

— Ну, здравствуй, Кирьян Фадеевич. — Она неловко застыла на пороге с небольшим узелком в руках.

— И тебе не болеть, Аграфена Ратиборовна, — ответил он, привлек ее к себе, ткнулся носом в копну волос, закрыл глаза.

Навсегда, думал он. Застыть вот так навсегда, и чтобы не кончалось. Рахмет снисходительно относился к собственной жизни — благодаря отсутствию настоящего страха перед смертью он стал не просто предводителем ватаги, а Соловьём, дерзость и отчаянность которого уже вошли в былины. Но если и было что-то, ради чего стоило жить или умереть, то оно длилось сейчас, в это мгновение.

— Скажи, что теперь всё, — шепотом попросила Феодора. — Скажи, что заживем иначе! Как муж с женой, и чтобы детки, и чтобы ночью ты никуда не уходил, я устала бояться, Рахметушка! Скажи!

Он молчал.

— Новое имя — как новая судьба. Я научусь тебя Кирьяном звать, все сделаю, что хочешь, только давай уже осядем, а? Ведь не в нужде, ведь одного только схрона в саду на сто лет хватит! А я еще вышивать буду, и одежку чинить, здесь вокруг люд зажиточный — много, кому чего надо. И ты уроков возьмешь больше, тебя же дети любят, слушают… Мы хорошо будем жить, счастливо!

— Скоро, — ответил Рахмет. — Скоро, потерпи, радость моя. Предчувствие у меня: что-то важное для всех нас — совсем рядом. И будто долг у меня перед отцом. Пока не верну — покоя не будет.

— Какой долг?! — всхлипнула она. — За что? И как ты измудришься его отдать?

— Просто доделаю одно дело. Ты не застала, а отцу плохо было. Очень. Не по-людски это — отнимать у человека то, ради чего он живет. Обвинить в пустознатстве — долго ли? А отцу все было любопытно — и звезды на небе, и черепки в земле. Он хотел-то… Чтобы древляные открыли глаза, чтобы увидели смысл…

— Смысл — это к теневым, — осторожно возразила Феодора. — Каждому свое место в Древе мира, в том и смысл, нет?

— Корни питают Его, листва хранит Его, — издевательским тоном произнес Рахмет расхожее присловие, — ствол и ветви держат Его целым, а тень придаёт смысл Его бытию. Надменные мерзавцы присвоили себе всю суть, приравняли себя к смыслу существования всех остальных. Мы с тобой — суть Древо, неподвижная древесина, ствол и ветви просто держат всё остальное, а жизнь, настоящая жизнь — она у них, у них одних!

Феодора не могла спокойно вынести святотатства из его уст. Отстранилась, отошла к окну, встряхнула кудрями, прижалась лбом к стеклу.

— Живём как бабочки, — тихо сказал Рахмет, — долго, а будто один день, так отец говорил. Уйдём — и следа не останется. Но однажды в нашем небе появляется солнце. Один только раз оно одиноко пересекает небосвод, один раз за нашу короткую жизнь. Можно копаться в делах, продавать своё время за жалкие княжки или нерубленые гривни, и даже не заметить, как солнце прошло мимо. А можно поднять глаза вверх, и увидеть его, и последовать за ним — на счастье или на погибель. Главное — не упустить, не проглядеть…

Он подошёл к Феодоре и мягко обнял её за плечи. Она прижалась губами к его запястью.

— На пересылке увидел этого паренька впервые — посмеялся над ним вместе со всеми. Сосунок несмышлёный. А теперь, как к Дрозду его притащили, прямо шевелится внутри: вот оно, ради чего и на рожон не страшно. Чую: не могу иначе. Ты уж прости меня, дурака.

Он оставил её в пустых палатах нового жилища. Дело требовало присутствия главаря на сборе ватаги.

Позвали только лучших. Для намеченного переёма скрытность требовалась больше, чем грубая сила.

Седым изваянием сгорбился в углу Сыч — листвяной, умелец взрывного дела. Селезень, высоченный боевик-коренной со шрамом в поллица, Дрозд, Сова сидели вокруг стола, пристально разглядывая перепуганного таким вниманием Алима Юсупова.

До начала разговора все, кроме Рахмета, надели на шеи нитки с новыми пёрышками и связали память. Случись что — ломай перо, и ни на допросе, ни под пыткой не сможешь выдать, что случилось с того момента, как произнёс слова заклинания.

Три дня после вызволения Алима с Таганки не прошли даром. Мальчишка оказался непростой, со своим прошлым. Из устроенного им тайника возле Рогожского торга они с Рахметом извлекли толстую стопку чертежей — наследие предков. Орешек тоже был наследством, но настолько ценным, что мальчишка не доверял его тайнику. У него не было ответа, что из себя представляет эта вещь и для чего она нужна. Зато понимал, куда за ответом идти…

— Я уже знаю, теперь и им скажи, — Рахмет кивнул Алиму на собравшихся вокруг стола беспредельщиков.

— Я собираюсь… — голос у мальчишки вдруг предательски сел.

Алим прокашлялся и отчеканил:

— Я собираюсь пробраться в княжескую книжницу.

Повисла такая тишина — впору ломтями резать.

Сова недобро усмехнулся:

— Ты что же, в здравом уме предлагаешь нам совершить налёт на Кремль?

Есть

Рахмет присовокупил и своё слово:

— У мальца не сквозняк в голове. Чертежи есть, подход-отход продуманы. Умельцы нужны. Навроде нас… Разбой дельный. Но срок — сегодня. Встать и пойти.

Сыч почесал седую небритую щёку:

— Ежели все идут, так и я с вами. Куда ж вам без листвяного в таком деле?

Дрозд долго молчал, выписывая пальцем на столе какие-то теневые знаки. Потом кивнул.

Сова посмотрел на Алима:

— Ты теперь в нашей ватаге, парень. Какой птицей себя видишь?

Селезень покачал головой:

— Со всем уважением, Соловей… Передышку бы сделать. На залихвате можно и в ощип влететь. Подельника твоего нового мы не знаем, не наш он. Извини, поостерегусь. Ни пуха ни пера вам не потерять, братцы!

И вышел прочь. Сова поспешил за ним, а вернувшись, положил на стол разломанное перо и подсумок коренного.

Выдвинулись ближе к вечеру. Извозчика взяли из местных, Сова высвистал.

На выезде из Бутырских переулочков на Клинскую-Ямскую дотошный дружинник-угловой проверил, не дыряв ли у лошади мешок под хвостом — на трактах княжественного значения за навозную кучу посреди мостовой досталось бы в первую очередь дружине.