Если бы Пушкин…
Шрифт:
После подписи под письмом в защиту арестованных правозащитников Гинзбурга и Галанскова, когда Брежнев – публично – пригрозил, что кое-кого, может быть, придется даже и выслать из Москвы, Булат сочинил – и пел – песню, в которой были такие слова:
Когда безумный наш султан
Сулит нам дальнюю дорогу,
Возьмемся за руки, друзья,
Возьмемся за руки, друзья,
Возьмемся за руки, ей-богу!
Все понимали, конечно, о каком «султане»
Таковы были неписанные условия той игры. И он их принял.
В открытую с властью он не воевал. Он просто не вписывался в официальную советскую поэзию всем своим существом, самой сутью своего песенного, лирического дара.
И в конце концов власть – скрепя сердце – вынуждена была его признать. В день его 60-летия (это был День Победы – Булат родился 9 мая) был большой его вечер в зале Чайковского. На афише значилось что-то казенно-патриотическое, вроде – «Вечер фронтовой лирики». Но пел и читал там Булат все свои песни и стихи. Все, какие хотел. В том числе и те, которые в глазах начальства были совсем уж крамольными.
У Галича так не получилось. И не могло получиться.
Он сразу, с самых первых своих песен попер на советскую власть, что называется, впрямую. В лоб.
Дело тут, конечно, совсем не в том, что Галич был храбрее Булата, что у него было больше политической, да и простой человеческой, так сказать, физической смелости. Просто такова была природа его художественного дара. Природа песенного дара Булата Окуджавы была иной. Вот и все.
Песни Булата – это лирика, лирическое самовыражение свободного человека. Песни Галича – это, скорее, эпос. Или, если угодно, – драма.
До того как он стал сочинять свои песни, Александр Аркадьевич, как известно, был вполне преуспевающим драматургом. Его комедия «Вас вызывает Таймыр» на протяжении многих лет шла в Театре сатиры с большим успехом.
Этот опыт драматурга в песнях Галича очень ощутим.
И отчасти именно это объясняет, почему уже самыми первыми своими песнями Галич, ощутив сладость свободы, сладость неподцензурности, сразу впал в самую что ни на есть откровенную антисоветчину.
Вот одна из ранних, самых первых его песен – про останкинскую девочку Леночку Потапову, стоявшую на своем милицейском посту. В нее влюбился проезжавший мимо «красавец-эфиоп», и дело кончилось ослепительно счастливым браком:
Когда, покончив с папою,
Стал шахом принц Ахмет,
Шахиню Л. Потапову
Узнал весь белый свет.
Вроде бы никакой политики не предполагает эта маленькая мелодрама, а тем более благостный ее «хеппи-энд». Голубая мечта девочки из народа, претворенная в реальность. И если бы случилось так, что этот сюжет привлек к себе внимание Булата Окуджавы, у него вышла бы пусть ерническая, стилизованная, но в конечном счет е лирическая песенка вроде «Ваньки Морозова».
Галич сразу насыщает разработку этого сюжета такой конкретностью, наполняет его такими реалиями и деталями, что песня уже с самых первых своих строк становится «непроходимой»:
Судьба милиционерская —
Ругайся цельный день,
Хоть скромная, хоть дерзкая —
Ругайся цельный день.
Гулять бы ей с подругами
И нюхать бы сирень!
А надо с шоферюгами
Ругаться цельный день.
Итак, стояла Леночка,
Милиции сержант,
Останкинская девочка,
Милиции сержант.
Иной снимает пеночки,
Любому свой талант,
А Леночка, а Леночка —
Милиции сержант.
Это еще – только экспозиция. Действие еще даже не началось. А у цензора уже есть повод (и не один!) бдительно вскинуться:
– Разве работники нашей милиции ругаются? Насколько нам известно, они безукоризненно вежливы. И что это за слово такое – «шоферюги»? И кто это, интересно, в нашей стране «снимает пеночки»? Кого имеет в виду автор?
Но это все, как говорится, цветочки. Ягодки впереди:
А утром мчится нарочный
ЦК КПСС
В мотоциклетке марочной
ЦК КПСС
Он машет Лене шляпою,
Спешит наперерез —
Пожалте, Л. Потапова,
В ЦК КПСС!
А там, на Старой площади,
Тот самый эфиоп,
Он принимает почести,
Тот самый эфиоп,
Он чинно благодарствует
И трет ладонью лоб,
Поскольку званья царского
Тот самый эфиоп!
Уж свита водки выпила,
А он глядит на дверь,
Сидит с моделью вымпела
И все глядит на дверь.
Все потчуют союзника,
А он сопит, как зверь,
Но тут раздалась музыка
И отворилась дверь…
Даже в этой, самой ранней, самой невинной, самой «неполитической» своей песне Галич замахнулся на «святая святых» – на ЦК КПСС. Священный дом на Старой площади и все происходящее в этом доме изображается автором не только без полагающегося в этом случае душевного трепета, не просто реалистически, а прямо-таки издевательски. Одна эта «модель вымпела» чего стоит.
А вскоре появился у него еще один «городской романс» – и тоже про останкинскую девочку, такую же, как Леночка.