Если любишь - солги

— Они чувствуют наше присутствие, — объяснил дядя Герхард. — И бесятся от бессильной ярости.

— Или от отчаяния. Ваша племянница говорила, что обезьяний ум близок к человеческому, и сейчас я невольно представляю себя на месте её подопытных. Знать, что кто-то собирается вживить тебе устройства для контроля над мозгом, чтобы управлять каждым твоим движением и желанием… От этого можно сойти с ума. А ещё страшнее не знать, но чувствовать, как у тебя день за днём отнимают власть над собственным телом, мыслями, эмоциями.

Я не стала говорить, что вчера на своём опыте ощутила, каково это.

Дядя Герхард усмехнулся:

— Разум ликантропов даже в зооморфном состоянии остаётся практически человеческим, но вы говорите только об обезьянах.

— Потому что ваша племянница превращает в органические автоматы обезьян, а не оборотней.

— Ах, так вы не в курсе? — мажисьер кивнул на зелёный дом. — Это их совместная лаборатория — Эжени и Дитти. Эжени пытается создать идеальных слуг из обезьян, а Дитти считает, что это мелко, и ставит эксперименты на оборотнях. Мальчик талантлив, они оба талантливы. Но у Эжени острый целеустремлённый ум, а Дитти смотрит на науку, как на потеху, и занимается необязательными вещами не ради результата, а ради удовольствия от процесса.

Он продолжал говорить, но я едва слышала. Это было, как удар по голове. Дитмар превращает в оргаматы оборотней. Почти людей.

Да, все они — потенциальные убийцы, звериная природа рано или поздно возьмёт своё. Но от экспериментов на оборотнях один шаг до экспериментов на людях. Какая разница между хищным оборотнем и тем же садовником-маньяком, которого разоблачил физиограф Ларсона? Для Дитмара, скорее всего, никакой. Для него любой человек без магнетического дара — потенциальная подопытная крыса. Даже девушка, которую он нежно держал за руку и для которой призывал волшебных светляков.

— …основные лаборатории находятся в подвале под домом, — голос дяди Герхарда вывел меня из самопогружения. — Там имеется полный набор оборудования, а благодаря мощным кристаллам, нет недостатка в энергии. Но для работы с оргаматами детям приходится бегать сюда, в лес. Моя сестра не разрешает держать подопытных в доме.

— А как же Бобо? — спросила я.

— Это законченный образец. Эжени смогла доказать, что он абсолютно функционален и безопасен, и Тави разрешила сделать для Бобо исключение. Вообще-то она не одобряет их с Дитти проекты и предпочла бы, чтобы дети занимались энергетикой, но бить по рукам не хочет.

— А над каким проектом работаете вы, мажисьер Карассис? — я постаралась задать этот вопрос предельно учтивым тоном, но видимо, не справилась.

Дядя Герхард неприятно рассмеялся:

— У меня нет проектов, милое дитя, потому что мажисьер я только по рождению. Волей природы и судьбы, мне не дано ни магнетического таланта, ни склонности к наукам. Я нахлебник, прожигатель жизни, урод, который транжирит семейное состояние, тогда как другие его приумножают…

— Простите, — прошептала я.

— О нет-нет! Не извиняйтесь. Это я поставил вас в неловкое положение своими желчными речами, — он откинул голову назад, и на мгновение под шляпой рубинами блеснули глаза. — Давайте я провожу вас к дому. Должен сказать, вы самая приятная гостья из всех, кого дети завлекли под нашу крышу на сей раз. В вас есть непосредственность и блеск истинной жизни, что нынче нечасто встретишь, а я смыслю в таких делах, уж поверьте. Да, иногда мои племянники делают удачный выбор… В прошлом месяце пригласили пианистку, уже немолодую даму, и мы два дня подряд играли дуэтом. Не помню, когда ещё я получал такое удовольствие.

Мы выбрались из-под сумрачной сени пихт и оказались в обычной берёзовой рощице. Эту часть сада Евгения гостям не показала. Наверное, сочла недостаточно эффектной. Но мне в радость был свет среди белых стволов. Солнце и ветер играли с листвой, рассыпая вокруг лёгкие блики, я следила за их танцем, почти не слушая дядю Герхарда. От меня уже не требовалось поддерживать беседу — странный мажисьер болтал без умолку, забыв о моём присутствии. Речь его становилась всё более лихорадочной и бессвязной, словно он пьянел на ходу. Но дороги не терял и вскоре вывел меня к знакомым орхидеям. Отсюда и до гиацинтовых пригорков рукой подать. А там — Дитмар, Евгения, остальные…

— Спасибо, что проводили, мажисьер Карассис, но пожалуй, я предпочту ещё немного погулять.

Казалось, дядя Герхард так увлечён собой, что пойдёт дальше, не услышав моих слов и не заметив, что меня нет рядом, но мажисьер без магнетизма оборвал себя на полуслове и даже изобразил некое подобие галантного поклона:

— В таком случае, милое дитя, я вынужден вас покинуть. Мне надо принять лекарство. Не уходите далеко, а то потеряетесь.

И он двинулся прочь стремительной, но какой-то сбивчивой походкой, словно хромая водомерка. А я направилась в другую сторону, спеша уйти подальше до того, как он расскажет "детям" о нашей встрече.

Наверное, это глупо — прятаться, убегать. От долгих прогулок по саду второй день подряд гудели ноги, но после откровений дяди Герхарда семейство Карассисов приводило меня в ужас и мысль о пешем марше в Эссей уже не казалась безумием. В голове зародилось дикое подозрение: что, если Дитмар и правда готов перейти к экспериментам на людях и как раз ищет подопытного, молодого, здорового, без родных и друзей. Такого никто не хватится в случае пропажи.

Если это будет женщина, тем лучше. Оргамат полностью покорен воле хозяина и готов исполнить любой приказ. Я не ошиблась, думая, что нравлюсь Дитмару, и его поведение теперь понятно. Он обращался со мной, как со своей собственностью. Как с игрушкой, которая подойдёт и для опытов, и для постельных забав.

8.1

Экзотика и роскошь зачарованного сада раздражали, и я выбрала тропинку, ведущую к самым обычным осинам и кустам шиповника. Было уже всё равно, удастся ли найти дорогу назад. Может, и не стоило её искать. Выйду на шоссе, спрошу, в какой стороне город… Но с собой у меня ни денег, ни чековой книжки. До Эссея можно добрести пешком, до Каше-Абри — нет. А ловить попутный мобиль одинокой девушке рискованно.

Почему я, собственно, прячусь? Надо вернуться и потребовать, чтобы меня отвезли в город или вызвали такси — если они поедут в такую даль, и плевать на светские приличия, глупые страхи и фантазии впечатлительного ума. Никто не наденет на меня ошейник и не посадит в клетку. А что сочтут неблагодарной истеричкой, так это не в первый раз.

Деревья поредели, я вышла на лужайку с разбросанными тут и там купами высоких кустов. Выглядела лужайка совершенно обыденно, и было непонятно, зачем понадобилось устанавливать на ней заградительные вешки.

Метки зелёные, значит, проход безопасен.

Я почему-то обрадовалась. Будто за условной границей ждали спасение и покой. Хотелось сесть прямо на траву, а лучше лечь, дать отдых ногам и мыслям, глядеть вверх, в сочную синь, где бегут облака, потом заснуть под тёплыми лучами и, открыв глаза, обнаружить, что я дома, на Вишнёвой улице, а последние два дня — сон, просто сон…