Если мы будем вместе...
Шрифт:
Маша быстро шла на поправку и я был этому несказанно рад. Синяки сошли через две недели и о случившемся больше ничего не напоминало. Почти ничего. Слава Богу, что те ублюдки не покалечили мою девочку физически, но душевные раны заживают куда труднее. Иногда ей снились кошмары. Я просыпался среди ночи от ее крика, бежал к ней в комнату и долго сидел рядом, держа за руку и гладя по голове, пока она не успокаивалась и не засыпала опять. Со временем кошмары стали сниться реже.
В общем, сначала все было замечательно. Но скоро я понял, что рано обрадовался. С Машей начало происходило что-то странное. Она стала меньше улыбаться, все чаще отказывалась от прогулок и развлечений. Могла часами сидеть в тени на террасе и смотреть на
Решив, что ей надоели местные деликатесы, я нашел женщину, согласившуюся за небольшую плату приготовить любимые Машины блюда – борщ и голубцы. Дама почтенного возраста и необъятных размеров – бывшая гражданка одного из соседних с Россией государств, в поисках лучшей жизни переехавшая на острова на ПМЖ, сделала блюда по домашним рецептам, а не так, как готовят в ресторанах. Эта же добрейшая женщина, узнав о плохом самочувствии Машеньки, посоветовала показать ее врачу, вдруг она подхватила какую-нибудь тропическую болезнь. И почему, спрашивается, я сам не мог до этого додуматься?
К моему глубокому разочарованию, даже любимая еда не смогла заинтересовать мою девочку: борща она съела всего пару ложек, а на второе даже не взглянула... А вечером я увидел Машу, сидящей в кресле на террасе. Она куталась в теплый плед (это при том, что даже ночью температура там не опускалась ниже тридцати градусов. Рядом с ней на низком столике стояла бутылка крепкого алкоголя (кажется, текилы, если я правильно разглядел) и стакан. Сказать, что я удивился – ничего не сказать: Маша никогда не пила ничего крепче шампанского, не потому, что ей не разрешали, просто не любила крепкие напитки. А уж чтобы она напивалась, такое вообще невозможно было представить.
Маша наполнила стакан до краев. У нее так дрожали руки, что горлышко бутылки звякало о край стакана, а жидкость пролилась мимо и потекла по столу. Она не обратила на это внимания. Расплескивая, поднесла ко рту и некоторое время не мигая смотрела на жидкость в стакане, потом со всей силы швырнула его. Раздался звон забитого стекла, осколки и жидкость брызнули во все стороны, я вздрогнул от неожиданности, а Маша заплакала, свернувшись калачиком и уткнувшись лицом в плрд. И не просто заплакала, а зарыдала, как плачет человек, у которого вырвали сердце и вывернули наизнанку душу.
«Девочка моя родная, да что ж с тобой происходит? Почему не хочешь довериться мне? Поделиться со мной своей тяжестью? Только мы друг у друга и остались.» – думал я, в бессилии сжимая кулаки. В сердце будто всадили нож, в горле встал тугой ком, который никак не удавалось проглотить, глаза защипало. Из-за чего ее так «ломает»? Воспоминания о том, что с ней сделали во время похищения? Если бы ублюдки не сдохли раньше, я бы очень медленно рвал их на мелкие кусочки собственными руками. Но она знала, что они больше никому и никогда не причинят вреда. Да и она сама достаточно сильная для того, чтобы предаваться жалости к самой себе. Тогда что? Неужели те странные отношения так ее зацепили? Я вспомнил, как ребята забеспокоились о ней, едва увидев слезы на ее щеках; как Машенька говорила, что они ее любят и с ними она счастлива; вспоминал с какой нежностью она смотрела на двух сильных молодых мужчин и как они успокаивались от одного только легкого прикосновения ее маленькой ручки.
Все эти мысли бешенным хороводом крутились в голове. Я оперся рукой и лбом о ближайшую пальму (вроде как она помогла бы привести в порядок мысли и эмоции) и принялся обдумывать ситуацию со всех сторон. В конце концов, я принял решение: хватит сидеть, сложа руки,
я должен действовать, должен вытащить свою дочь из этого болота, пока не потерял совсем. Пора было заканчивать эту нелепую историю с «любовным треугольником». Я прекрасно понимал, что дочке мои методы, скорее всего, не понравятся и мысленно просил у нее прощения за то, что собирался сделать. «Может быть, когда-нибудь ты поймешь, что я делал все только ради твоего счастья, милая. Поймешь и простишь меня за все».Я еще долго стоял в тени пальм, слушая как Маша плачет. Очень хотелось подойти и успокоить ее, но понимал, что сейчас она моих утешений не примет. И уйти совсем я почему-то боялся. Через какое-то время она затихла, видимо, заснула. Подождав еще немного, я подошел ближе, очень бережно поднял ее почти невесомое тело на руки, отнес в комнату и, уложив на кровать, подоткнул одеяло, как делал это, когда она была маленькой. Почти до самого утра просидел я у Машиной постели, охраняя ее беспокойный сон. Несколько раз во сне она очень тихо звала: «Миша… Сережа…»
На следующее утро я, хоть и с большим трудом, все же уговорил Машеньку показаться доктору и сдать анализы. В клинике нас принял приятный мужчина лет на десять старше меня, как оказалось, переехавший на острова из России. Внимательно выслушав мои опасения (Маша лишь молча сидела в кресле и безучастно смотрела на противоположную стену), вежливо выпроводил за дверь, предложив подождать. Ожидание затянулось на три часа, за это время я чего только себе не напридумывал. Ну, что можно так долго делать? Может у Машеньки что-то опасное и они тянут время, боясь сообщить мне правду. Я вспомнил какую-то, виденную мной давным-давно, передачу про тропические заболевания и их симптомы и успокаивал себя тем, что обычно все протекает очень быстро, а Маша плохое самочувствие длилось уже около месяца. Наконец, когда я настолько «накрутил» себя, что готов был бежать за успокоительным, доктор пригласил меня войти и указал на свободное кресло.
– Присаживайтесь, господин Савельев.
– Что с Машей? – немедленно задал я мучивший меня вопрос, уже готовый услышать что-нибудь плохое.
– С вашей дочерью все в порядке. Вам совершенно не о чем переживать.
– Но… как же… – конечно, я не ожидал такого ответа и мне понадобилось несколько секунд, чтобы взять себя в руки. – Почему же она ничего не ест и ее общее самочувствие явно не самое хорошее. Посмотрите на нее, даже я понимаю, что с Машенькой не все в порядке.
– Мы провели полное обследование, собрали все необходимые анализы и даже сделали УЗИ. Ваша дочь абсолютно здорова. Ее самочувствие обусловлено затяжной депрессией и меланхолией, а отсутствие аппетита токсикозом. На таком сроке это нормально, в течение месяца все должно наладиться.
– К-каким т-токсикозом? – Я что заикаться начал?
– О! – Он кинул быстрый взгляд на Машу. – Господин Савельев, ваша дочь беременна. Примерно три месяца. Я так понимаю, вы не знали?
– Но она не может быть беременна. – Конечно, я не знал. Я даже подумать о таком не мог. Посмотрел на Машеньку. Она сидела, вцепившись мертвой хваткой в подлокотники кресла и опустив глаза, ее лицо было белее снега. Она тоже не знала. Для нее это было такой же неожиданностью, как и для меня. – Она не может быть беременна. – Уже гораздо более уверенно повторил я.
– Это почему же, интересно? Здоровая молодая девушка, ведя активную половую жизнь вполне может забеременеть. – Доктор развел руками, пытаясь втолковать мне очевидные, с его точки зрения, вещи.
– Вы не понимаете! Она получила ранение во время первого похищения, пуля повредила женские органы, ей сделали операцию. Она не может иметь детей вообще!
– Хм. Ну, да. Одного яичника у нее нет, это я увидел, когда делал УЗИ, но второй-то на месте. И он функционирует так, как ему и положено природой. Кто вам вообще сказал, что детей у нее не будет?