Если суждено погибнуть

В лицо генералу ударило моросью, с усов и бородки поспешно стаяла снежная бель, в то же мгновение кто- то натянул кожу на скулах, сделал это резко, словно собирался содрать ее с костяшек. Это была уже работа мороза, стужа склеила морось и причинила генералу боль. Каппель улыбнулся — он умел терпеть боль.

Пороги обошли правой стороной, узкой, опасной, сплошь в ломе, в нагромождениях камней и льда, с влажными проталинами, странно выглядевшими в морозном кипении, в нескольких местах землю даже попробовали прощупать штыком винтовки, и штык не упирался в твердь, входил в землю, как в масло... Колдовство какое-то, в это даже поверить было трудно.

— Здесь, по этому краю, обоз не пройдет, ваше высокопревосходительство, — приблизился к Каппелю казак, шевельнул плечищами, сбивая с них наледь. — Слишком узко.

— А если кое-где подровнять дорогу?

— На это уйдет не менее двух суток.

— Но не бросать же обоз!

— Бросить обоз нельзя, — рассудительно произнес казак, стер с носа мутную каплю, — Там люди.

Здесь, в двух сотнях метров от порогов говорить можно было, орудийный грохот воды не заталкивал слова назад в горло.

— Вот именно, там люди. — Каппель посмотрел на противоположный берег реки. — Теперь попробуем пройти по той стороне. Может, там лучше?

— Может, — проговорил казак согласно, — хотя я лично в этом очень сомневаюсь, ваше высокопревосходительство,

— Все равно надо проверить, — упрямо произнес Каппель, спрыгнул с заснеженного камня, на котором стоял, погрузился в сугроб едва ли не по пояс, качнул головой удрученно — снег был глубоким, но ничего не сказал.

Казак поспешно прыгнул в сугроб следом за генералом и, широко размахивая руками — снег он раздвигал, будто плугом-отвалом в обе стороны, — догнал Каппеля, обошел его, что-то бормоча себе под нос, и дальше двинулся впереди генерала.

— Нельзя же так, ваше высокопревосходительство, — укоризненно проговорил он, — не царское это дело — торить дорогу.

Фраза насчет «не царского дела» понравилась Каппелю, он улыбнулся.

Винтовку казак закинул за спину, дорогу перед собой он ощупывал жердиной, делал это тщательно, окутывался слабым дыханием, сипел — идти было трудно, на обнаженной шее у него надувались жилы, и минут через десять генерал предложил ему:

— Может быть, вас сменить?

— Не надо, ваше высокопревосходительство, — казак в подтверждение своих слов упрямо мотнул головой, — я еще не устал.

Прежде чем сделать шаг, он тыкал жердью вначале в одно место, потом в другое, затем в третье, чтобы определить, не пробивается ли вдруг где-нибудь сквозь лед струйка теплой воды, — вляпаться в промоину очень не хотелось, засекал глухой стук жерди и, убедившись, что все в порядке, двигался дальше. Только тогда двигался...

Каппель в который уже раз подумал о группе, которая ушла вниз по Енисею — как она идет, ей так же трудно или же все-таки легче? Наверное, она идет все-таки легче. Генерал часто думал об этой группе, ощущал ответственность за нее, в нем возникала некая глухая досада — не промахнулся ли он, избрав такой путь для частей, продемонстрировавших ему преданность, но в следующий миг эту досаду решительно давил в себе. Каждый путь имел свои плюсы и свои минусы.

Находясь уже на середине реки, казак привычно ткнул перед собой жердью, и она неожиданно ухнула вниз — казак едва удержал ее. Если бы припозднился на мгновение, жердина ушла бы в бездонную промоину. Казак перекрестился.

— Свят, свят! Место, где черти зимуют. — Потыкал жердиной слева — та же бездонь, промоина, у которой нет ни конца, ни края, потыкал справа — обнаружилось то же самое, и казак перекрестился вновь. — Свят-свят-свят!

Огромная промоина была сверху плотно прикрыта снегом, и ничто ее не выдавало. Гибельное место. Казак резко взял вправо, потыкал слегой снег там — жердина снова ушла в проран. Казак отклонился еще на десять шагов вправо.

— Сюда может ухнуть вся наша колонна, целиком. Вместе с лошадьми и возами. Никто не выплывет. — Махнул рукой, прося кого-нибудь в помощь.

Где-то вдалеке, за пределами серого пространства, ударил далекий задавленный выстрел, за ним еще один, потом еще. Каппель прислушался.

— Это на месте нашей ночной стоянки,— сказал он. — Мы никого там не забыли?

— Если только кто-нибудь от обоза отстал...

Генерал с досадою поморщился:

— Если это так, то надо посылать кого-нибудь на выручку. Надеюсь, Василий Осипович сообразит...

Следом прозвучали еще несколько выстрелов, неестественно зажатых, едва приметных, пачкой, хотя для уха военного человека не бывает выстрелов неприметных или неслышимых — слышен бывает даже беззвучный выстрел, это для человека гражданского, «штатского шпака» всякая далекая стрельба проходит мимо слуха, военный же услышит ее обязательно.

— Кто-то попал в передрягу, ваше высокопревосходительство, — послушав выстрелы, сказал казак, — но мы подсобить этим людям не сумеем. — Он снова перекрестился. — Подсоби им, Господи!

Старик Еропкин отъехал от могилы Дремова с полверсты, не больше, как вдруг впереди, прямо из снега, поднялись несколько серых, забусенных инеем фигур.

— Партизаны! — неверяще ахнул дед, поспешно вытянул из-под себя винтовку. — Ваше благородие, партизаны!

— Где? — вскинулся Павлов, приложил руку к глазам. — Не вижу. Где они?

— Да вон, перед нами, метров тридцать до них... Видите?

— Не вижу, — прохрипел осевшим голосом штабс-капитан, и старик Еропкин понял: у Павлова, как и у Вари, сыпной тиф, потому он и не видит.

— Мать честная! — воскликнул дед потрясенно, губы у него побелели — не ожидал, что штабс-капитан так быстро поддастся тифу.

Штабс-капитан соскользнул с возка, расстегнул кобуру маузера. Покрутил головой. Он не мог понять, что с ним происходит, почему перед глазами вдруг опустилась темная шевелящаяся сетка. Будто идет тяжелый плотный снег.

Внутри что-то заныло обреченно, он вновь покрутил головой.

— Эй, беляки, — послышался впереди громкий, какой-то булькающий голос, словно рот человека был наполнен кедровыми орешками, — поднимайте лапки в гору, поход ваш закончился.

Штабс-капитан мотнул головой — жест был протестующим — и, вскинув маузер, выстрелил на голос, на звук. Следом еще раз нажал на спусковой крючок. Маузер дважды дернулся у него в руке.

Фронт научил Павлова стрелять из любого положения и в любой ситуации — сидя, лежа, раскачиваясь на какой-нибудь веревке, на бегу, в прыжке, стрелять на голос или шорох, в промельк тени, в лучик света, в слабенький, расплывающийся силуэт, и это умение не раз спасало штабс-капитана.

Обе пули, выпущенные из маузера, попали в крикуна, он заорал громко, горласто и повалился лицом в снег — было слышно, как заскрипело это перемерзлое одеяло.