Если забуду тебя, Тель-Авив

Захотел, видать, увидеть море в свой последний лёгкий день – и не как у нас, последний на этой неделе, а вообще. Но можно сосредотачиваться не на слове «последний», а на том, что он ощутил этот сильный ветер и увидел всё-таки море, парня и парус, взявших небо в кавычки.

4

Оказалось, планшет всё-таки утоп, но ему понадобилось две недели, чтобы это признать – мой, мой мальчик, у нас обоих отсроченная реакция на стресс. Я, как помру, осознаю это не сразу, да и то по некрологам в ленте.

У меня жгучее чувство «не успеваю»: не успеваю дописать книжку, буквы под пальцами рассыпаются и собираются в бессмысленный сор, промокшие контакты айпада сбывают страшный писательский сон о том, как написанное исчезает на глазах. Не успеваю к морю до бури, в Иерусалим до конца года, не успеваю за холодным зимним ветром и встать в редакционный план. До заката не успеваю погулять, а там уже спать пора. Не успеваю заработать, не говоря уже купить и даже решить ничего не успела.

И не то, чтобы времени нет, его, как обычно, вечность, но меня слишком мало, вот где беда. Жжёт изнутри тревога, ведь всё то, что я не успеваю, не наносное, не придуманное, я это правда хочу. Но нет места для меня, чтобы остановиться и вырастить какой-нибудь цветок или хоть ёлочку поставить, есть только огонь внутри и ветер снаружи, а в небе надо мной дыра и в любое время дня мне виден серп убывающей луны.

5

Когда умер «Мияке», я захотела о нём как-то написать и долго искала фото, которое красиво показывает флакон Intense. Не то чтобы я любила этот запах – меня достаточно рано научили не носить мужские духи^[32]. Но я любила мужчин, которые так пахли.

Не знаю, как он это сделал, но Intense холодный и пряный. Казалось бы, что-то одно, а тут вышел морской ветер, дующий над восточным городом зимой.

У одного, которого я сильно любила, кожа так пахла сама по себе, а позже я нашла «Мияке» и следующим дарила флакон, просто чтобы довершить образ.

А потом перестала, потому что встретила город, в котором этот запах в воздухе, по крайней мере, зимой.

Сначала я искала фото флакона, потом фото мужчины, а лучше всего подошла декабрьская набережная, где ветер пахнет «Мияке».

Прогулка с музыкой

1

Нервы мои таковы, что пару раз в неделю я впадаю в аффект и тогда спасает одно: раскинуть руки и психической птицей полететь к морю. (Хотела бы я написать «нежной», но нет. Чаечкой.)

От перегруза и тревоги только и помогает войти в прохладный прибой и брести вдоль берега, а потом сеть на песок и смотреть на сутулую, как вся моя жизнь, собаку, держащую солнце на носу.

Утресь собиралась выпить свой второй кофе на берегу и сгоряча было выбрала майку с надписью «Решительная дерзкая дружелюбная утка», но чуть подумала и поняла, что за таковой базар сейчас не вывезу, надела синенькую. Надо, знаете ли, здраво оценивать степень этой своей френдли.

Хотя как раз выдался день, когда я себе нравлюсь настолько, что остро не хватает специального человека, которого можно спросить: «Слушай, мне кажется, или я сегодня необычайно хороша, прям офигительно выгляжу?!», а он тебе ответит: «Да успокойся, всё в порядке – как обычно ты выглядишь, средней паршивости». Потому что именно в эти дни женщины опрометчиво пилят селфи в соцсеточках, а всем потом неловко.

Просто такое дело – есть два зеркала. Висят практически друг против друга возле окна, но в одном из них я выгляжу на несколько утомлённый похмельный тридцатник, чисто нимфа после сатурналии, а вот второе не радует. Буквально оборачиваешься, и в зеркале чрезвычайно ухоженная молодая бабуля. Перед ним я обычно крашусь, а в первое смотрю выходя, для настроения.

Море выдалось какое-то непечатно синее, и я, сидя со своим стаканчиком кофе, думаю: до чего прекрасную жизнь я этой устроила, будь она ещё нормальной бабой, так и счастье. Но и без того в ушах у меня песня на иврите, которая начинается со слов: «Кто с прибабахом? Я с прибабахом!», а в припеве «какой кайф, какой кайф».

Впрочем, есть у меня претензия, что не только я не гортензия, но и мир вокруг несовершенен. Вдруг поняла причину гомофобных требований «сидеть в своих клубах и не высовываться». Вообразите, девочки, что по линии прибоя летит смуглое литое тело с бисеринками пота, и только-только женщина распустила свой цветок навстречу, как оно гепардовыми прыжками проносится мимо и обнимает какого-то блондинчика. Да блин! На гей-пляже Гордон я бы хоть успела морально подготовиться, а тут прямо в сердце.

Но в целом, конечно, когда я всё-таки решусь разбогатеть, запилю курс коучинга для грустных девочек: «Как жить, когда ты не солнечный человечек, но тоже хочешь счастья». Без вот этой всей лучезарности в моменте и прочей постыдной неловкости, а с полным уважением к своей интровертности, интеллекту и Weltschmerz. У меня, знаете ли, полно наработок и очень (не)приличный плейлист.

Дело в том, что Яндекс, сообразуясь с моими предпочтениями, составил плейлист, под который удобно гулять. И я с некоторым смущением понимаю, что предпочтения он анализировал сексуальные. Как музыка – это ужасно, потому что я хожу под марши средневековых ландскнехтов, всякую революционную чегевару и застольные ирландские песни. Перемежается всё это бойким французским шансоном, который, если отрешиться от прелестного языка – чисто группа «Комбинация», но ихний тембр всё извиняет. То есть всё это – двухметровые волосатые мужики или гибкие ласковые брюнеты.

С другой стороны, кого хочу (в различных смыслах), того и слушаю, всегда так было.

Лента моя в соцсеточках тем временем хоронит родителей: что ни день, то новое сообщение и, нет, это не корона. Просто мы вдруг оказались немолоды, а они и вовсе старики. И теперь они устроили праздник непослушания, когда все взрослые берут, да и уходят от нас. «Дорогие дети, мы устали, дальше без нас». Дети бегут за ними на длинных сильных ногах, но не могут догнать и отчаянно кричат вслед: «Вы же обещали, что никогда не уйдёте!» А старики пожимают плечами и медленно тают. Я смотрю на это со стороны и думаю, что мой папа не такой, он не бросит меня одну, он никогда никого не бросал.

Но чужие родители исчезают, и теперь у меня всё время какие-то ирландские поминки, я валяюсь на песке, смотрю в море, слушаю пьяные песни и думаю про незнакомых людей, которые были для моих друзей самыми добрыми, умными и всесильными, а теперь умерли. Но эту их лучшую часть я теперь знаю в своих френдах и, значит, немного к ним прикасаюсь.

Лежу на берегу, души улетают, в ушах мужики орут под барабаны. Или вот в садике Сюзан Даляль тоже лежу – на скамейке, пахнет зрелыми грейпфрутами и цветами, ирландцы сменяются Muse.

И будто мне этого мало, иду на кладбище Трумпельдор. Красивый лысый гид – я его слушаю, красивый же, – показывает могилу рава Аронсона. На улице этого святого человека я жила после переезда в Тель-Авив, рада была повидать. Там вообще все лежат, на чьих улицах я теперь гуляю, совершенно счастливая и живая, в ирландцах и цветах. Очень много смерти, очень много любви.

2

В ленте спросили, если сравнивать людей с музыкой, то вы какая – и я, конечно, начала перебирать всю эту прекрасную и грустную попсу, привычную с детства, «к Элизе» там, полонез ля минор, «Метель» Свиридова или вовсе вальс Доги. Но это же плоско, как цитаты из ВКонтактика, если всерьёз, то будет вот как.