Есть на Волге утес

клоки не выметаются, они лежат толстым слоем, по ним ходят, ездят, они уже давно сбиты в войлок и кишат насекомыми. А дальше уж совсем чудеса. Идут по мостовой парни в цветных колпаках, рожи раскрашены сажей, румянами, мелом. Лихо дудят в рожки, бьют в бубны, шиплют струны балалаек. Один, самый разбитной, припрыгивая, поет:

Из боярских из ворот •

Выходил шельма-холоп.

Любо-лихо, любо-лихо,

Выходил шельма-холоп.

А навстречу-то холопу сама барыня идет.

Сама барыня идет, сама спрашивает:

Эй ты, шельма-плут холоп.

Где, холоп, ты побывал?

Аленка такого не видывала и не слыхивала. Раскрыв рот, она зашагала за скоморохами вместе с толпой.

Ах, сударыня-барыня, в вашей горнице я был,

В вашей горнице бывал, с вашей доченькой играл.

— Да уж шельма ты, холоп, со двора тебя сгоню! — женским голосом отвечает другой скоморох, изображая дородную барыню. Но первый стоит на своем:

Если ты меня погонишь — три беды я сотворю:

Уж я первую беду — все ворота растворю.

Уж вторую я беду — пару коней уведу,

А уж третью-то беду — вашу дочку украду!

Тут на скоморохов словно вороны налетели монахи из ближнего монастыря, угнали веселых в переулок. Аленка опомнилась и испугалась — забрела она шибко далеко. Торопливо зашагала обратно, но куда итти не знала. Бредя разинув рот за скоморохами, она приметы не ставила, не запоминала. Заметалась из одного переулка в другой — примет не находилось. «Заблудилась!— подумала, Аленка с ужасом. — Куда теперь итти?»

Часа два, а то и больше, кружила по городу: ныли ноги, нестерпимо хотелось есть. Спросить было некого— все торопились, не шли, а бежали неведомо куда. Вог один, вроде, идет тихо и вальяжно. Бросилась к нему.

— Заблудился я. Мне бы к баням...

— К каким баням?

— На Москве-рек&- который.

—- Москва-река велика. По всему берегу бани.

1 — Там у переулка чан стоит... Пожарной...

— Чудак ты. В Москве чаны на всех переулках, — и пошел далее.

Аленка хотела было заплакать с досады, но знала: слезы показывать никак нельзя. Что скажут люди — молодой боярин ревет как девка соплястая. Боярин! Как она забыла об этом. У нее же есть деньги.

Подтянув кушак, Аленка приосанилась и поманила пальцем мужика в синем суконном кафтане, с бляхой на поясе. На бляхе выбита буква в виде жука. Смело спросила:

— Ты кто?

— Земской ярыга, боярин.

— В кремль меня сведи-ка.

— Не могу, боярин. Мне туда показываться нельзя.

— Почему жа?

— Глянь на бляху. На ней жужелица. Я, стало быть, ярыга пригородной, а кремлевские ярыги на бляхе со змейкой. Ты што, не московской?

— Я из Буйносово вотчины.

— Слыхал! Богат боярин свет-Буйносов, богат.

— Вот тебе гривенник и, коль в кремль нельзя, веди к пристани, что около Зарядья.

— То иное дело! Еще гривну дай — и на плечах доволоку.

— Свои ноги есть. Веди.

Через полчаса Аленка была у лодки. Поняла, что в Москве надо быть смелой. Иначе пропадешь.

К полудню вернулись Илейка и Савва и повлекли Аленку в Обжорные ряды. Пока шли, Аленка натерпелась стыда: по всем приплощадным улочкам ходят гулящие девки с бирюзовыми колечками во рту, зовут мужиков ко греху и блуду, сверкают глазами, трясут оголенными телесами. К Аленке липли более всех — парень молодой, пригожий, кафтан богатый. Савва терпел-тер-пел, тоже не выдержал. Оторвал одну от Аленки, ткнул кулаком в грудь:

— Ну, что ты вывалила, глянь-ка! Титьки убери, срамница!

Другую, с подоткнутыми за пояс полами сарафана, отогнал Илейка:

— Ты бы, калена вошь, подол задрала до пупа. Изы-ди вон!

В кабаке сильно задержались и к Всесвятскому мосту пришли в сумерки.

Торговые ряды на мосту уже закрылись, прохожих было мало, все больше ехали верховые всадники, гремели колесами колымаги, кареты, двуколки. Около шатровой башни стояла кучка стрельцов, воротный сторож и худенький, перепоясанный веревкой не то дьяк, не то

ярыжка. Он сидел около столбца и дремал. Вдруг встрепенулся, увидев Савву, моргнул стрельцам. Те скрестили бердыши перед носом Саввы. Ярыжка подскочил к попу, спросил:

— Куда путь держим?

— В Стрелецкую слободу, — ответил Илья.

— Пошто?

— Ночлег у нас там.

— Ты, я вижу, казак?

— Ну, казак.

— Не из Васьки ли Уса посольства?

— Я сам по себе.

— А тебя, святой отец, не Фомой ли зовут?

— А хотя бы и Фомой! — смело выкрикнул Савва.—•-Тебе како дело?

— В кабаке был? — Ярыжка хлопнул по тощей котомке Саввы. — Сосуды уж пропил? Хватай их! Это они!

Стрельцы повисли на Илье, на Савве, схватили за руки Аленку.

— Карманы обшарь, — приказал ярыжка.

Стрелец запустил во внутренний карман Дленкиного

кафтана руку, вырвал оттуда тряпицу. Аленка ударила стрельца по руке. Узелок упал на мостовую, брякнул. Ярыжка схватил тряпицу, развернул — деньги.

— Вот они1 Не успели пропить. Вяжи их!

— За што, служивый? — спросил Илья.

— На месте узнаешь.

4

Богдан Матвеевич готовился ко сну, усталый, но довольный. Ворюгу-попа перехватили, сосуды водворили . на место. Но вдруг на дворе снова люди. В опочивальню ввалился ярыжка, склонился, ткнул рукой в пол, проговорил:

— Поймали, боярин.

— Кого?

— Фому сцапали. На Всесвятском мосту.

— А ты не обмишулился?

— Он самый. И казак с ним, и хлопец. Сосуды продали, однако деньги — вот они.

Богдана взяло любопытство, и он мотнул головой: «Веди».

Стрельцы ввели в опочивальню Савву, Илейку и Аленку.

— Развяжи, — приказал боярин ярыжке. — Асами идите восвояси. Приказчик вас наградит. — Повернулся, сказал сурово:

— Говорите, кто вы?

Савва выступил вперед, хмель из головы выскочил еще на мосту:

— Истинно скажу тебе, боярин, сосудов мы не крали.

— Знаю. Воры уже пойманы.

— Ну и слава богу. Отпустил бы ты нас.

— Не задержу. Только знать любопытно — кто вы? И откуда?

— Из-под Темникова я. Священнослужитель в селе Аксел.