Эта сильная слабая женщина
Шрифт:
Странно: поднимаясь по лестнице, Любовь Ивановна испытывала уже забытое, казалось бы, ощущение провинившейся школьницы. Потом оно сменилось щемящим предчувствием какой-то беды, чего-то снова непоправимого, и в директорский кабинет она, вошла с отчаяньем человека, готового ко всему, даже к самому худшему…
Грузная, с мятым, недобрым лицом женщина не протянула ей руку, только кивнула на стул:
«Садитесь. Расскажите, в какой обстановке растет ваш сын?»
Она рассказала.
«Вы им довольны?»
«Да, вполне».
«Ну, еще бы! А вот мы не очень-то довольны».
«Почему? Что-нибудь случилось?»
Тут-то ее, директоршу,
Директорша откинулась на спинку стула. Ах, вот как! Стало быть, мамаша не видит в этом ничего худого?! А вот мальчик, которого Якушев вчера избил, рассказывал в классе, что в а ш сын (она помахала какой-то бумажкой), в а ш сын хапуга и рвач! Его пригласил отец этого мальчика, — так вот, Якушев, то есть в а ш сын, заломил за ремонт столько, что у хозяина машины глаза на лоб полезли. А что делать? Автомастерской для частников в Стрелецком пока еще нет, вот и пользуются этим всякие рвачи, вроде в а ш е г о сына. Она уже не говорит о том, что школьник должен только учиться, и хорошо учиться, это его долг перед народом.
«Я хотела бы продолжить разговор в присутствии Володи», — сказала Любовь Ивановна.
«Еще что за новости! Только этого и не хватало. Вы что же, не верите мне?»
«Извините, не верю. Просто я лучше вас знаю с в о е г о сына».
«Ну, что ж, — сказала директорша. — Этого мы так не оставим. Предупреждаю — будут приняты меры. И к нему, и к вам».
«Я тоже так не оставлю», — сказала, поднимаясь, Любовь Ивановна. Даже стоя она была одного роста с сидевшей директоршей.
Прямо из школы она кинулась к Ангелине: что делать?
«Знаю я эту шкрабиху, — сказала Ангелина. — У нее ум ниже санитарной нормы. А ты чего трясешься? Твой Володька уже имеет право работать, забирай его из школы — там его все равно сожрут. У меня в райцентре знакомая на автобазе — пристроим. И школа там вечерняя рядом».
Любовь Ивановна понимала: другого выхода нет, пусть идет на автобазу и в вечернюю школу… Ничего, справится. Ей было страшно подумать, что Володька будет учиться в школе, где такая директорша. Ангелина права: его там все равно сожрут…
Домой Володька вернулся поздно.
«По агентурным сведениям, ты была в нашей конторе, — сказал он. — Ну, как? Крепко на меня накапали?»
«Что произошло, Володя?»
Он охотно рассказал — что. Его действительно пригласил к себе один человек, кажется, из института… Машина у него — пальцем ткни, рассыплется на молекулы. Володьке предложили за работу пятьдесят рублей, и он, естественно, фыркнул. Ничего он не заламывал и свою цену не назначал. Просто отказался от работы и сказал, что такую тачку лучше всего под пресс. А утром сынок этого мужика поднял в классе хипеж — вроде он, Володька то есть, запросил двести пятьдесят!
«И за это ты его избил?»
«Пощечину дал, — сокрушенно вздохнул Володька. —
Соображать надо, маман. Ведь если бы я его избил, ни одна больница по чертежам не собрала бы».«Ну, что мне с тобой делать? — вздохнула Любовь Ивановна. — Пойдешь работать на автобазу? Тетя Лина обещала устроить. И в вечернюю школу, конечно…»
«А зачем? — спокойно спросил Володька. — Никуда я не пойду. Я э т у школу кончать буду».
И Любовь Ивановна поняла, что своего решения Володька не изменит и напрасно ему что-то доказывать. Да и надо ли?
«По-моему, ты молодчина», — сказала она.
«По-моему, тоже, — усмехнулся Володька. — И ты у меня правильный маман. Знаешь, кате мне было тошно? Я-то всю дорогу думал, что ты поверишь нашей жабе».
Жабе? — подумала Любовь Ивановна. Действительно, как это я сразу не сообразила, на кого смахивает директорша. Ну, конечно, на жабу!..
«Прошу тебя, — уже строго сказала Любовь Ивановна. — Не надо никому давать клички. Особенно взрослым, и особенно своим учителям».
«Маман, — насмешливо протянул Володька. — Тебе ведь самой ужасть как хочется быть паинькой! А взяла и все испортила!..»
Он кончил именно эту школу. Две тройки ему все-таки влепили в аттестат — одну по физике, вторую — по истории, предмету, который вела в его классе Жаба.
Забавно: теперь он женат и скоро будет отцом. Он еще не представлял себе, что это такое — быть отцом, и не испытывал никаких чувств к будущему ребенку, сыну или дочери (лучше, конечно, сыну!), но само сознание н а с т о я щ е й взрослости все-таки было приятным ему.
Вышагивая по шоссе возле своего пустого автобуса, он думал, что, в сущности, ему всегда здорово везло. Повезло и с Веткой. У него и сейчас еще перехватывало дыхание, когда вспоминал: открыл своим ключом дверь, тихо вошел в первую комнату, и вот как чудо — разметавшаяся во сне девушка… Одеяло сползло, высоко открыв ноги; под тонкой рубашкой видна маленькая грудь; голые руки закинуты за голову; ресницы лежат на щеках, такие густые и тяжелые, что кажется — разбуди ее, и она не сумеет открыть глаза…
Почему Володька и Вета решили тогда перебраться в деревню, в ее дом? Володька знал, что мать поднимется на дыбы, — так оно и получилось. А он был счастлив. Какая сила предчувствия жила в нем? Как он смог предугадать в этом полуребенке человека, который — чего уж греха таить — станет ему ближе и дороже матери?
…Он поглядел на часы. Ветка ушла давно, — очевидно, мать просто не пустила ее обратно. И правильно сделала! И сидит Ветка на диване, хлюпает носом — как-то там Володечка? — а мать говорит ей: «Перестань его баловать. Испортишь мужика. Не пропадет, перебьется как-нибудь без тебя и твоих бутербродов. Ложись и спи». Ветка хлюпает и думает, что маман — ледышка, холодная и бесчувственная. Хотя сама любит ее, даже сказала однажды: «А все-таки твоя лучше моей…»
Машины проходили реже и реже. Были долгие минуты, когда шоссе пустело совсем и наступала такая тишина, что каждый, даже самый легкий звук казался оглушительным. Поэтому он сразу услышал далекие, одинокие шаги. Никого не было видно. Человек, идущий по шоссе, был еще за поворотом, и, когда вдали, в расплывающемся свете фонарей показалась его маленькая фигурка, Володька равнодушно подумал: не Ветка и не маман. Мужчина. Пьяненький, поди. Загулял с дружками в Стрелецком, а теперь топает домой, в деревню. Попросит закурить — это уж обязательно…