Эта свирепая Ева

– Человечность, человечность!
– передразнил толстяк. Скажите еще: гуманность, милосердие, сострадание... Ах, Рузе, Рузе! Когда вы уже избавитесь от этих жалких, никого и ни к чему не обязывающих понятий! Слова, пустой звук! Станьте, наконец, мужчиной, Мишель!

– Извините, господин Вебер, но мне кажется...

– Кажется, кажется... Мне нужна не ваша дурацкая человечность, а наша безопасность. Нужно было предоставить ему спокойно опуститься на дно. Ну скажите, где тут логика: спасать человека, чтобы затем неизбежно отправить его туда тем же курсом? Что, в виде взыскания, я и поручу вам. Но прежде надобно допросить его.

Вебер снова обратился к Андрису.

– Вы должны сообщить нам, кто вы и каким образом оказались в воде?

Андрис с трудом поднялся и сел.

– Может быть, вы прежде скажете мне, на каком корабле я нахожусь?

– Попрошу отвечать на вопросы. Спрашивать будете потом!

– Я член экипажа советского научно-исследовательского судна "Академик Хмелевский". Пилот гидровертолета, приданного этому кораблю. Я и еще пять моих товарищей потерпели на вертолете аварию и оказались на шлюпке в открытом океане.

– Как же вы очутились за бортом? Ведь на поверхности был полный штиль. Ведь не ваши же товарищи выбросили вас...

– Это исключено. Помню только, что я находился в шлюпке.

– Странно, очень странно и неправдоподобно...
– Вебер пожевал губами.
– Не то ли это судно, на борту которого находится знаменитый профессор Румянцев?

– Профессора Румянцева нет на "Академике", - отвечал Андрис.
– Насколько мне известно, он находится сейчас... э-э-э... на острове Буяне.

Рузе, молча слушавший этот диалог, удивленно поднял брови.

– Скажите: почему вам не оказали помощь? Ведь у вертолета была, конечно, радиосвязь с судном.

Но тут Андрис ощутил озноб и сильнейший приступ тошноты.

– Ладно, пока хватит, - брезгливо сказал немец.
– Подождем пока он очухается. Мишель, дайте ему подкрепиться чем-нибудь да присмотрите, чтобы он не совал нос дальше туалета. Потом я решу, что с ним делать. Наделали вы мне хлопот, болван этакий!

Господин Вебер, продолжая ворчать, удалился. За ним вышел Рузе, но вскоре возвратился с подносом, на котором стояли стакан и еда.

– Выпейте это, может, полегчает, - сказал он, к великому удивлению Андриса, на чистейшем русском языке. Усевшись на стул и положив руки на колени, он уставился на Андриса и покачал головой. На лице его, напоминавшем выжженные солнцем руины, во взгляде усталых глаз Андрис читал сострадание, жалость, желание придти на помощь, - именно те чувства, которые герр Вебер начисто отрицал.

– Ну, парень, влипли вы в историю, должен я вам сказать, - грустно обронил Рузе.
– В общем - из кулька в рогожку.

– Да скажите же, наконец, на каком судне я нахожусь? взмолился Андрис.

Рузе помялся, будто не решаясь раскрыть ему правду.

– Вы не на судне.
– Он оглянулся, встал, плотно закрыл дверь.
– Вы - на подводной станции.

– Как, как?
– переспросил ошеломленный Андрис.
– На какой станции?

– Собственно, не на самой станции, а в верхней ее части...

Из дальнейших расспросов и коротких, отрывистых ответов Рузе Андрис уяснил, что станция помещается в кратере потухшего подводного вулкана, поднятого некогда могучей катаклизмой почти к поверхности океана. Секция, в которой находился Андрис, имела чисто административное назначение, это был, так сказать, контрольно-пропускной пункт. Сама станция ("целый промышленный комбинат" - как пояснил Рузе) располагалась значительно ниже.

– Скажу вам откровенно, - признался он, вздохнув, - хочется мне вам помочь. Да ведь я сам здесь фактически на положении узника. Порядки тут крутые, казарменные, хуже - тюремные. Когда я завербовался на станцию, то подписал обязательство никому и никогда не сообщать о существовании станции и о всем, что здесь увижу.

– Но вы-то сами как сюда попали?

Рузе махнул рукой.

– Это такая история с географией... Все в погоне за теми же самыми деньгами. Плата, правда, большая, но что в ней? Деньги здесь стоят не больше бумаги, на которой напечатаны.

– Откуда вы так хорошо знаете русский язык?
– поинтересовался Андрис.

Рузе покосился на дверь и, нагнувшись, прошептал:

– Русский я, понимаете? Никакой не Мишель Рузе. Это имя я принял, когда попал в лагеря для перемещенных лиц. Звать меня Михаил, фамилия - Козлов. С Волги я...

Он осекся. Дверь распахнулась, и раздался жесткий, повелительный окрик:

– Шлафен, шлафен! Рюкцуг!*

На пол швырнули свернутый матрац и постельные принадлежности. Дверь захлопнулась.

– Я освобожу вам койку, - сказал Андрис, собираясь встать.

– Нет, нет, - засуетился Мишель, принимаясь раскладывать матрац.
– Лежите. Ведь вы у нас гость, - прибавил он с кривой усмешкой.
– Я тороплюсь, видите: через пять минут выключат свет. После двенадцати разговоры категорически воспрещены. Будем спать - утро вечера мудренее.

* * *

– Ауфштиг! *

Тот же казарменный, лающий голос заставил Андриса вскочить, выла сирена. Андрису показалось, что он только несколько минут назад свалился в черный провал сна, но часы показывали уже пять.

Около койки стояли Рузе и здоровенный верзила в такой же зеленовато-голубой полуформенной курточке и в шортах. На подпоясывающем его солдатском ремне справа, под рукой, висела кобура с пистолетом, так, как это было принято когда-то у эсэсовцев. В руках верзила держал пакет.

– Одевайтесь, - сказал Рузе, кивая на вещи Андриса, сложенные на табурете.
– Мне приказано доставить вас на материк, - добавил он официальным тоном.

Андрис быстро натянул рубаху и брюки. "Меня или нас обоих, дружище?
– мелькнуло в голове.
– Вот этот цербер открывает дверь, а куда она ведет? Может быть к самому черту в лапы? Андрис Лепет, держи ухо востро!"

...Они шли по длинному, глухому коридору, поднимались по узкой металлической лесенке, миновали какие-то переходы, поднимались опять, немец все время бормотал: шнелль, шнелль *- и Андриса все время не оставляло ощущение, будто за ними следят невидимые глаза. Наконец конвоир остановился у полукруглой двери, сказал: тут!

Повинуясь движению рычага, дверь открылась, и они оказались в камере, где на небольшом возвышении стоял глиссер не виданной Андрисом конструкции. Верхнюю часть его длинного, дельфинообразного корпуса покрывал колпак из прозрачного пластика, а на борту готическим шрифтом было выведено: "Нифльгейм-1".