Это Америка
Шрифт:
— Заберешь?.. Когда еще это будет?.. Не доживу я…
Проводив Марусю, Роза в тот же день пошла в ХИАС.
— Кто здесь у вас старший?
— Старшая — миссис Батгони. Вы по какому поводу?
— Я хочу переехать в Америку.
— То есть как это «переехать в Америку»? Это так просто не делается.
Но не в характере Розы было отступать. Упругой походкой она решительно вошла в кабинет к Баттони, рассказала ей свою историю и подала заявление.
21. Новые русские эмигранты в Америке
На сотрудников организации НАЯНА
Когда впервые за семьдесят лет власти коммунистов в Союзе была разрешена эмиграция и начался массовый исход евреев — это стало общественным и историческим чудом. Люди почуяли ветер свободы и кинулись ему навстречу.
Но одно дело было почуять ветер издалека, а другое — его вдохнуть. Ранние эмигранты 1970–х были в Америке как жители океанских глубин, привыкшие к тяжелому давлению и вдруг оказавшиеся на поверхности. Адаптация к непривычному воздуху свободы давалась им тяжело. Этот переход вызывал постоянный психологический шок: что делать, как делать, как приспособиться?
В массе эмигрантов были люди разных возрастов, характеров, уровня культуры и пестрого профессионального спектра. Некоторые принимали помощь государства как должное, выражали недовольство, жаловались, добивались и скандалили — у всех были свои проблемы. Уехав из Советской России, они тосковали по оставленной позади жизни, по проведенной там молодости, по своим родным, по привязанностям молодых лет — переживали болезнь ностальгии. Их бывшая Родина была плохой, нелюбящей, скорее мачехой, чем матерью. Но, оторвавшись навсегда, люди тосковали по ней. И еще все устали от утомительных этапов эмиграции.
С первого дня всех особенно раздражало, что вокруг было много чернокожих. Неприязнь к другому цвету кожи отражала глубоко внедренный в них русский расизм. В Америке этот расизм обострился.
Нервный часовщик из Харькова Исаак Капусткер кричал в холле гостиницы:
— Что это за страна?! Куда мы приехали?! Вокруг одни эти бандиты негры.
Рассудительный Берл мягко уговаривал его:
— Не называйте их «неграми», в Америке это оскорбительная кличка, «нигер». Говорите «черные».
— Как их ни назови, они бандиты.
— Почему вы считаете их бандитами? Среди них есть много порядочных людей. Помалу — помалу вы привыкнете. Это Америка.
— Это Америка, да?! Здесь же опасно жить! Каждый день убийства и грабежи.
Капусткер, как и многие другие, любил повторять, как хорошо жилось в России. Как-то раз его иронически спросили:
— Если там вам было хорошо, а здесь не нравится, так почему вы оттуда уехали?
Часовщик обозлился и закричал:
— Дурак я был, вот почему! Все евреи стали говорить: надо ехать, надо ехать! И мои дети тоже: евреям надо уезжать. Ну вот — поехали. А куда
мы приехали?! Что это за страна?! Что за люди?! Вчера я в первый раз ехал в метро. Там такая грязь, все курят, полы заплеваны жвачкой, везде валяются брошенные газеты и бумажные пакеты. Вагоны разрисованы какими-то дикими узорами.— Это граффити. Это просто молодежь балуется, [40] — мягко пробовал объяснять ему Берл.
— Граффити — грязити! Для чего портить вагоны? Меня в тесноте притиснули к каким-то черномазым, по виду все дикари и бандиты. И я еще должен платить полдоллара за это удовольствие! Да я бы им показал метро у нас в Харькове — мраморные дворцы, чистота, игрушка, а не метро. И всего за пять копеек, вот!
— Или люди, такие как вы, тоже жили в мраморных дворцах?
40
В 70–х годах станции и вагоны действительно были в плохом состоянии, улучшения начались в 90–х.
— В каких там дворцах? Все ютились кое-как в одной комнате на семью.
— Значит, это ваше метро — только показуха. А здесь это просто транспорт. Помалу — помалу потом вы не будете брать себе этот грязный сабвей, вы будете ездить на своей машине. Это Америка.
— На машине?! — опять закричал часовщик. — Я буду ездить на машине?! На какие это деньги я куплю машину, а? Да вы смеетесь надо мной!
— Почему смеяться? Я говорю правду. Была у вас машина в Харькове?
— Какая могла быть машина у простого часовщика? Да я за всю жизнь не заработал и на полмашины.
— Так — так. А здесь у мастера по часам есть две — три машины, и ему не надо ездить на сабвее.
— Две — три машины у часовщика? Ну это вы сказки рассказываете.
— Почему сказки? Что такое две — три машины? У половины американских семей есть по две — три машины, для мужа, для жены, для сына или дочки.
— Эти ваши сказки мне только нервы портят… — протянул часовщик.
— Зачем нервничать? Начнете работать, купите одну машину, старую, потом купите новую, а третья будет дорогая, немецкая. Помалу — помалу все будет.
Но рассерженный часовщик ушел, махнув рукой. Берл сказал ему вслед:
— Это же совсем больной человек. Но как только он станет зарабатывать, так заговорит по — другому — ему все начнет нравиться.
Через несколько дней всем доставили багаж, но Миша Балабула еще не успел его разобрать. Жена и дети ушли на Бродвей, пройтись и купить еду. Звали и его, но он был в плохом настроении:
— Чего я, домов не видал, что ли? — недовольно проворчал он и остался в номере.
Он сидел один и грустно смотрел на заставленный чемоданами и тюками пол, его одолевали грустные мысли о будущем. Кто-то постучал в дверь, и в комнату вошел мужчина:
— Прошу прощения, я не помешаю?
Миша узнал в нем одного из группы американцев, которых видел в холле:
— Помешать не помешаете, я тут один. Только не знаю, чем могу служить?
— Так я просто поздороваться пришел, может чем помогу. Я ваш сосед, живу в этом отеле, зовут меня Берл, Борис.
— А по отчеству-то вас как?