Это было в Ленинграде. У нас уже утро

— О нет, как можно! — закатывая глаза, воскликнул Сато.

— Тогда, может быть, вам кажется, — продолжал Доронин, — что вы, господин Сато, не принадлежите к числу побеждённых? Не полагаете ли вы, что побеждены только японские рыбаки, а господа Сато по-прежнему сидят в штабе Квантунской армии?

И без того маленькие глазки Сато сузились:

— Но господам русским будет вполне достаточно той богатой добычи, которую они с нашей помощью получат от рыбаков, — неуверенно проговорил он, не отвечая прямо на вопрос.

— Вот это здорово! — воскликнул Доронин. — Значит, речь идёт о том, чтобы японские рыбаки, проходя «великое очищение», ловили рыбу для «Сейдзо Гёкай», а мы будем платить за это деньги уважаемой фирме? Так я понял?

Сато кротко потупился.

— Передайте ему, — окончательно потеряв терпение и взорвавшись, крикнул Доронин, — что он ошибается в русских! Мы и побеждённых не эксплуатируем, как он эксплуатирует своих соотечественников.

Он замолчал, пристально всматриваясь в Сато и словно выбирая, куда лучше всего нанести удар.

— Если японские рыбаки, — медленно и раздельно сказал Доронин, — будут сдавать нам пойманную ими рыбу, то они получат за неё полноценным советским рублём. Что же касается разбойничьей фирмы господина Сато, то Советское правительство не желает иметь с ней никакого дела. А если господина Сато интересует моё личное мнение, то я ему очень, очень рекомендую подумать об искупительной жертве. И не императору, а собственному народу.

Пока Полухин переводил эти слова, Доронин с радостью, с чувством гордого, торжествующего удовлетворения следил, как бесследно исчезает с лица Сато дежурная сияющая улыбка, как озабоченно морщится его лоб, тускнеют глаза и беспомощно отвисает нижняя губа.

Доронину вдруг стало так противно, что его передёрнуло. Он встал и презрительно, сверху вниз, посмотрел на Сато.

— Пошли, — сказал Доронин переводчику и, не оглядываясь, вышел из комнаты.

Вечером Доронин встретился с уполномоченным Министерства рыбной промышленности. Изложив всё, что ему удалось узнать от японца, он сказал:

— Теперь давайте назначение. Хочу настоящей работы.

— Ну вот, я вас в дипломаты прочу, а вы к рыбам хотите бежать, — заулыбался уполномоченный.

И тут же умчался на восточное побережье, так и не сказав ничего определённого.

Выждав два дня, Доронин пошёл к Русанову и потребовал назначения на работу.

К вечеру он узнал, что назначен директором рыбокомбината на западном берегу Сахалина.

Глава III

Прямо от Русанова Астахов направился в порт, но поднялся шторм, и рейс на Курилы был отменён. Метеосводка на ближайшие два дня не обещала ничего утешительного. Астахову пришлось возвратиться в город.

На другой день вечером его снова принял Русанов, и они беседовали два часа.

Из кабинета они вышли вместе: Русанов торопился к самолёту, чтобы лететь на охинские нефтепромыслы. Вдруг из полумрака кто-то сказал:

— Одну минуту, товарищ…

К Русанову обращалась девушка в помятом пальто городского покроя.

— Извините меня, товарищ. — Голос девушки звучал робко и вместе с тем настойчиво; вдруг она радостно воскликнула: — Послушайте, да ведь мы вместе ехали!.. Помните? Вас ведь Григорием Петровичем зовут? Помогите мне, пожалуйста. Вы, наверное, здешний? Мне нужно увидеть секретаря обкома.

— Вы приехали с материка? — спросил Русанов, вглядываясь в лицо девушки и, видимо, ещё не узнавая её.

— Да, да, мы же вместе ехали! — торопливо, словно боясь, что Русанов сейчас уйдёт, повторила девушка. — Я врач, приехала по путёвке… А заведующий облздравом куда-то уехал. Мне говорят: «Подождите, всё уладится», — а где же я буду ждать?

Астахову показалось, что она сейчас заплачет.

— Врач? — переспросил Русанов. — По путёвке? Но это же замечательно, что вы сюда приехали!

— Да, замечательно! — чуть ли не сквозь слёзы повторила девушка. — Хожу как неприкаянная, точно я никому не нужна…

— Вы никому не нужны? — воскликнул Русанов. — Как вы можете так думать? — И он крикнул на весь коридор: — Морозов!

Из полумрака тотчас возник человек в военной гимнастёрке и кирзовых сапогах.

— Этих двух товарищей в наш дом. Обеспечить питание и отдых. Вот этот товарищ — врач. Как вас зовут, товарищ?

— Ольга. Ольга Леушева.

— Товарищу Леушевой обеспечить удобства. Ну, то, что мыслимо в наших условиях. Ясно?

— Ясно, — ответил человек в гимнастёрке.

— Спасибо вам, Григорий Петрович, — сказала Ольга. — Тогда я уж не пойду к секретарю обкома.

— Да, пожалуй, не стоит, — согласился Русанов. — Зачем отрывать его от дела? К тому же ему будет стыдно.

— Стыдно? — переспросила Ольга.

— Конечно. Врач, приехавший на работу в его область, два дня не устроен.

— Ну, что вы! — прервала его Ольга. — Здесь же все заново организуется, разве я не понимаю…

— Понимаете? — очень добрым, потеплевшим голосом переспросил Русанов и добавил: — Идите отдыхайте, товарищи.

Из здания обкома Астахов и Ольга вышли вместе. Морозов подробно объяснил уже освоившемуся с городом Астахову, как найти дом, в котором обком организовал нечто вроде гостиницы.

Они шли по тёмной, грязной улице.

— Вы знаете, я думала, что тут всюду японские фонарики висят, — сказала Ольга. — Когда я уезжала, мне говорили, что здесь очень много фонариков — таких, какие продавали и у нас когда-то.

— Где это у нас? — спросил Астахов.

— Ну в Москве, я же из Москвы приехала, — сказала Ольга таким тоном, будто, кроме как из Москвы, ей неоткуда было приехать.

В голосе её не осталось и следа прежней растерянности.

— Ну как, в Москве лучше? — снова спросил Астахов.

— Конечно, лучше, — выпалила Ольга, потом, словно спохватившись, добавила — Впрочем, даже сравнивать смешно.

— А я никогда не был в Москве, — сказал Астахов.

— Да что вы? точно испугалась Ольга. — Никогда не были в Москве? Быть этого не может!

— Очень даже может, — сказал Астахов и почувствовал лёгкое смущение.

— Но как же это так? — не унималась Ольга.