Это было в Ленинграде. У нас уже утро

— Да вот так. Во многих городах побывал, а в Москве не пришлось.

Они шли медленно, выбирая места посуше.

— Далеко, однако, вас загнали.

— Что значит «загнали»? — недовольно возразила Ольга. — Я сама поехала. Впрочем, вы правы, — добавила она внезапно упавшим голосом, — глушь страшная. Скажите, сколько времени понадобится, если отсюда до Москвы пешком идти?

— Это только Иисус Христос может, — сказал Астахов.

— Иисус… почему же?

— Потому что по Татарскому проливу нам, смертным, пешком не пройти. Летом, по крайней мере.

— Я и забыла, что мы на острове, — рассмеялась Ольга. — Скажите, а кто такой этот Григорий Петрович? Почему он не хотел, чтобы я пошла к секретарю обкома? Наверное, боялся, что ему влетит за то, что так встречают приезжающих.

— Нет, он не боялся, — усмехнулся Астахов. — Он и есть секретарь обкома…

— Вы шутите? — Ольга даже остановилась.

— Нет, не шучу.

— Секретарь обкома, А я с ним так разговаривала!..

— Вы правильно разговаривали.

— Вы так думаете?

— И он так думает.

— А знаете, если бы он мне не помог, я бы и дальше пошла, — сказала Ольга.

— Дальше некуда, — улыбнулся Астахов.

— Как так некуда? — оборвала его Ольга. — Раз остров, значит, «некуда»? Я бы в Москву написала, вот, — В её голосе зазвучали упрямо-настойчивые нотки. — Впрочем, он не мог не помочь, — продолжала Ольга. — Не мог. Я знаю. Он добрый.

Эта совсем детская фраза снова рассмешила Астахова.

— Так-таки и определили? — спросил он.

— Он добрый, — настойчиво повторила Ольга. Поднялась луна, и вдалеке, там, где кончался город, возникли сопки. Из-за них вставал туман.

— Посмотрите, как красиво! — воскликнула Ольга. — Какие неподвижные горы!

— Никогда не слышал о движущихся горах, — отозвался Астахов. — Разве что при землетрясениях.

— Ну, какой вы, право! Я и сама знаю, что горы стоят на месте, но сейчас, при луне, они как-то особенно неподвижны.

— Вы, кажется, врач?

— Да. А почему вы спрашиваете?

— Вам бы стихи писать.

— У вас устарелое представление о поэтах! — звонко рассмеялась Ольга. — Я знала в Москве одного поэта: самый прозаический человек, которого я когда-либо встречала. Да, я врач, а вы кем же будете?

— Кем я буду, это решится на днях, — сказал Астахов…Есть люди, одержимые страстью к перемене мест.

Речь идёт не о тех людях-пустоцветах, которые никак не могут ужиться на одном месте, быстро во всём разочаровываются, срываются и исчезают, не оставляя после себя следов ни на земле, ни в человеческих душах. И не о равнодушных ко всему, злых, никого и ничего не любящих стяжателях, мечущихся по свету в поисках тёплых местечек.

Речь идёт о людях, одержимых благородной страстью к перемене мест. Такие люди, зная о чудесных превращениях, происходящих в самых различных уголках нашей земли, хотят быть не только свидетелями, но и участниками этих превращений. Их привлекает все: и жаркое солнце Памира, и льды Арктики, и пустыни Средней Азии. Они бороздят черноморские воды, месяцами дрейфуют в северных льдах, скитаются по песчаным пустыням, стремясь превратить их в плодородные, цветущие земли. Творческий труд привлекает таких людей. Покидая то или иное место, они оставляют после себя неизгладимый след. Ни вьюги, ни палящее солнце — ничто не может прогнать их до тех пор, пока не будет завершено дело, ради которого они сюда приехали.

Владимир Михайлович Астахов принадлежал именно к таким людям. Сын дальневосточного партизана, уроженец и житель Владивостока, Астахов не любил засиживаться на месте. Его всегда привлекало море: несколько лет он плавал на торговых судах, а когда в стране стало развиваться китобойное дело, он перешёл на китобойное судно. В годы освоения Арктики он провёл две зимовки на Севере. Он был гарпунёром, помполитом на пароходе, радистом, редактором стенгазеты. Когда же в предвоенные годы с особенной остротой встал вопрос о создании трудовых резервов, крайком предложил ему заняться подготовкой рабочих кадров. Астахов с радостью согласился. Его назначили заместителем начальника краевого управления трудовых резервов.

В день победоносного окончания войны с японцами, когда Южный Сахалин и Курилы вновь стали русскими землями, Астахов принёс домой стопку книг. Одна из них называлась «Сахалин и его богатства».

В конце недели он пошёл к секретарю крайкома, чтобы «позондировать почву» насчёт поездки на Южный Сахалин. Ему сказали:

— Продолжайте свою работу, вы нужны здесь.

Однако через несколько месяцев его вызвали в крайком. В кабинете секретаря по кадрам его принял представитель Центрального Комитета. Он спросил Астахова, правда ли, что у него есть желание поехать на Сахалин. Астахов подтвердил.

— Что, если мы рекомендуем вас на руководящую партийную работу на Курилы? — спросил представитель ЦК.

Астахов ответил, что готов ехать в любую минуту.

— Хорошо, — сказал представитель ЦК.

Через несколько дней Владимир Астахов был утверждён на бюро крайкома в составе группы из двадцати двух человек, которую коммунисты Приморья посылали в помощь молодым партийным органам Сахалина…

— У меня, видите ли, было много профессий: плавал, зимовал, китов бил, — нетвёрдо сказал Астахов.

— Это плохо, — бойко прервала его Ольга. — Мне кажется, что человек должен быть всегда чем-то вполне определённым.

— А вы определённая? — спросил Астахов.

— Я? — удивлённо переспросила Ольга. — Конечно!

Она так уверенно произнесла эти слова, что Астахов рассмеялся.

— Вы напрасно смеётесь, — притворяясь обиженной, сказала Ольга. — Небось думаете: девчонка, маменькина дочка, приехала и раскисла, а теперь хорохорится. Ведь думаете так, верно?

Астахов промолчал. Он замедлил шаг, внимательно поглядывая по сторонам.

— Пожалуй, вы правы. Так оно и есть, — неожиданно закончила Ольга и вздохнула. — Почему вы остановились?

— Хочу сориентироваться, — ответил Астахов. — Морозов сказал, что нужно пройти три квартала по этой улице и потом по левую руку будет дом за высокой деревянной оградой.

— Тут все дома похожи друг на друга, — сказала Ольга.

— Деревья в лесу тоже похожи друг на друга, а их всё-таки различают.

Они шли по широкой, вытянутой, как стрела, улице. В лужах, покрывавших тротуары, мутно отражались окна домов. Вдали маячили сопки, напоминавшие театральную декорацию.

— По-моему, здесь, — сказал Астахов, указывая на длинный дощатый забор, тянувшийся вдоль улицы.

Они с трудом нашли калитку и, войдя в неё, оказались на узенькой просеке.

По обеим сторонам просеки тёмной, неподвижной, невысокой стеной стояли деревья. В конце просеки виднелся дом. Это было большое здание, непохожее на карточные японские постройки. Его размеры даже и сейчас, в полумраке, бросались в глаза. К тому же и архитектура его представляла собой странную смесь восточного стиля с европейским.