Это лишь игра - 2

— О чем?

— Да ни о чем таком. Просто так…

Он несколько секунд молчит, потом неожиданно говорит:

— Я в душе был, когда ты звонила. Я потом припомнил, позже, когда пропущенные смотрел и твой увидел. Входящий. Это Вика на звонок ответила. Она вообще-то в клинике сейчас лежит. А тут вдруг заявилась. То ли отпросилась на вечер, то ли сбежала, я не спрашивал. Но когда вышел из душа, она уже там была, в комнате. Пыталась из-за чего-то поскандалить, но я особо не слушал ее и не вникал. А вчера увидел, что ты звонила, — Герман рассказывал и хмурился, а последнюю фразу произнес вдруг с улыбкой. Не с усмешкой, а именно улыбкой, нежной такой. — Сразу хотел тебе перезвонить, потом смотрю на часы — уже поздно. Еле утра дождался. Всё думал, а вдруг что-то случилось с тобой… В шесть утра подорвался сюда. Но у тебя точно всё хорошо?

— Более или менее. А ты… ты как?

Герман вместо ответа неопределенно пожимает плечами.

— А папа твой?

— За него не беспокойся. Выплывет. Суда, конечно, еще не было, но это уже формальность. Леонтьев и еще один тип, кореш его… прокурор области он, кстати… Так вот они… — Герман, скосив на меня взгляд, опять улыбается. — Ай, ладно, тебе все это неинтересно. Короче, отыграли назад, если простыми словами.

А у меня внутри всё опускается. Это же он про отца Никиты сейчас сказал.

Обидно до слез. Ну как так получилось, что мы с Германом стали не просто чужими людьми, а вообще оказались по разные стороны? Пусть даже он этого пока не знает. А что будет, когда узнает? Да и так понятно… чужая Юлька и родной отец, его свобода, его жизнь, его бизнес, в общем всё… Ну какой тут еще может быть выбор?

Герман между тем останавливается возле школы. Пока я подыскиваю слова, чтобы попрощаться, он берет меня за руку, переплетает наши пальцы, и этот жест у него получается совершенно естественным и в то же время очень интимным. Так, что меня пробирает до дрожи. Я боюсь, что это заметно и тихо говорю:

— Мне пора.

— Давай увидимся вечером?

— Зачем? — спрашиваю я, а у самой сердце так и трепещет.

Герман вместо ответа поднимает на меня взгляд, уже совсем другой взгляд — тяжелый, горящий, отчаянный. И я без слов вижу всё в его глазах. К щекам приливает горячая кровь. Я трусливо и спешно качаю головой.

— Нет, не могу вечером… — Потом буквально выстанываю: — Герман, ну зачем ты опять? Зачем опять всё это… Ты же только мучаешь нас обоих. Не надо, пожалуйста!

Я высвобождаю руку, выхожу из машины и почти бегу к школе, не оглядываясь. Потому что знаю — он смотрит.

В груди жжет. Сердце рвется наружу. Я дышу как загнанная лошадь. Едва не плачу. Но лишь прибавляю шаг…

32. Лена

Урок веду кое-как. Постоянно подглядываю в план, запинаюсь, заикаюсь. Чувствую себя двоечницей, поплывшей у доски, но никак не получается полностью сосредоточиться на уроке.

Сначала этот кошмар с Юлькой, который не идет из головы. Спасибо хоть она написала мне перед уроком сообщение, что с ней все в порядке, а то я бы совсем с ума сходила. Но зато Герман своим очередным и неожиданным появлением окончательно выбил почву из-под ног.

Один раз даже допустила грубейшую ошибку: писала примеры на доске и забыла поставить во множественном числе окончание «с». И заметила, когда уже перешла к другому упражнению. Подписала потом украдкой, но чуть не умерла со стыда.

На Олесю Владимировну, которая наблюдает за уроком с задней парты, даже смотреть боюсь. Наверняка я ее сегодня страшно разочаровала.

Хорошо хоть с классом повезло. Дети — еще маленькие и послушные. Если бы я такую оплошность совершила в своем классе, меня бы уже давно обсмеяли и опозорили.

Еле дотягиваю до перемены, даю задание на дом и отпускаю детей. А сама готовлюсь к заслуженным упрекам.

Однако Олеся Владимировна не ругает и даже не корит, лишь мягко перечисляет свои замечания, советует, как в другой раз сделать лучше. Я, низко опустив голову, киваю, а сама хочу сквозь пол провалиться.

— Простите… — бормочу, краснея.

— Лен, ничего нет страшного в том, что ты чего-то не знаешь или что-то у тебя не получается. Ты же учишься. Без ошибок практики и не бывает. Главное, ты сумела найти подход к детям, вот что важно, а остальное придет с опытом… — на секунду она замолкает. — Лен, у тебя что-то случилось?

Я поднимаю на нее глаза и, помешкав, снова киваю.

— Да.

— Рассказывай. У меня как раз сейчас окно.

Не особо упираясь, я выкладываю ей всё: и про Юльку, и про Славу Леонтьева, и про Германа.

— Господи… — в ужасе восклицает она. — Какой кошмар… Вот же мерзавцы! Бедная девочка… Как она сейчас?

— Держится, — пожимаю я плечами.

— Вы молодцы, что решили не давать спуску этим подонкам. Если нужна какая-то помощь, только скажи. И вот еще что. Надо дать огласку. Пусть об этом узнают люди. Потому что это же беспредел! И к тому же, чем больше резонанс, тем сложнее им будет отвертеться. И лучше сообщить в уважаемое новостное агентство. Не в какую-нибудь там желтую прессу.

Мы сидим с ней за первой партой в пустом кабинете. То и дело дверь открывается, на секунду показывается чья-нибудь голова и тут же исчезает.

— Да, наверное, вы правы, — соглашаюсь я. — Только без Юлькиного согласия я не могу.

— Ты поговори с ней, объясни, что это на пользу. Все равно теперь этого не утаишь. Ну раз заявление подано… Опрашивать же будут, да и вообще… Здесь обязательно нужна поддержка общественности. Так что пусть она решается, а я уж сама обращусь в редакцию. Всех там на уши поставлю! Только лучше с этим не тянуть.

— Хорошо. Обязательно поговорю…

Меня прерывает звонок на урок. Он так дребезжит, что я сама себя не слышу и замолкаю. Через несколько секунд становится тихо, но мы обе продолжаем молчать. Она лишь в негодовании качает головой и цокает языком.

Затем, взглянув на меня то ли с сочувствием, то ли с сомнением, спрашивает:

— Значит, Герман собирается жениться на сестре этого Славы?

Я несчастно киваю. Эта тема настолько для меня болезненна, что повторять сил уже нет.

— И женится он, как я понимаю, по расчету? Войти в семейку губернатора захотелось? Чтобы тот задействовал свои связи и его отец избежал правосудия? Ну, Герман, ну, ловкач… — презрительно фыркает она. — Впрочем, от Горра я ничего другого и не ожидала. Он ведь всегда был таким, циничным и расчетливым. Подлецом был, подлецом и остался. Что ж, он отлично впишется в эту семейку. Прямо родственные души нашел…

— Он совсем не такой! — вырывается у меня.

— Да уж, не такой… А эта грязная игра с женитьбой — это, по-твоему, что? — она озабоченно вглядывается в меня. — Лен, ты что… У тебя до сих пор к нему какие-то чувства? А как же Антон? Нет, ты прости, конечно, что лезу не в свое дело. Просто ты мне небезразлична, ты же знаешь.