Это лишь игра
Шрифт:
– Потому и не сказал, – улыбается он.
– Зря! Мне было бы, может, очень приятно тебе что-нибудь подарить.
– Мне достаточно и того, что ты сейчас здесь. Со мной.
Герман никогда не говорит прямо о своем отношении ко мне, но порой роняет вот такие слова. И это как бальзам на душу.
– Ну все равно… – смущенно бормочу я. Конечно, мне очень приятно, только вот мысль о письме отравляет радость. – А папа твой где?
– Отцу еще позавчера пришлось срочно уехать. По работе. Завтра должен вернуться.
– Как жаль…
– Не переживай, он еще закатит банкет, как только вернется.
– Чай, пожалуйста.
Герман берет изящный чайничек и наливает в такие же изящные кружки янтарную жидкость.
– Значит, ты – Овен? – спрашиваю я, доев самое вкусное в мире пирожное. Герман при этом вообще к еде не притрагивается, только на меня смотрит и еле заметно улыбается.
– Только не говори, Лена, что веришь в гороскопы, – с усмешкой отвечает он.
– Ну не то чтобы… – смущаюсь я снова. – Так тебе восемнадцать сегодня?
– Угу. Забирай меня скорей… и целуй меня везде, восемнадцать мне уже, – речитативом напевает он.
И между прочим, придвигается ближе, но сам не касается меня, зато вдруг просит:
– Поцелуй меня.
– Я… – меня тут же кидает в жар. – Я не могу…
– Почему? – приподнимает он брови насмешливо и пододвигается еще ближе.
– Я… я не знаю… – сглотнув, отвечаю ему, тщетно пытаясь подавить нахлынувшее волнение.
– А ты попробуй, – снижает он голос до шепота. И лицо Германа уже так близко, что чувствую его дыхание.
Кровь ударяет в лицо, в ушах оглушительно частит пульс, в груди все дрожит. Зажмурившись, я слегка подаюсь к нему и неловко притрагиваюсь губами к его губам. И сразу пытаюсь отстраниться. Но Герман уже запускает руку в мои волосы на затылке, притягивает к себе и целует сам. Не так пылко и нетерпеливо, как тогда, в кино. А очень-очень нежно, а у меня вдруг наворачиваются дурацкие предательские слезы…
– Что с тобой? – спрашивает он.
А я не знаю, что со мной. Хотя, наверное, знаю. Я так к нему привязалась за это время, что не представляю, как мы расстанемся. Мне уже становится заранее тоскливо.
– Ничего… все хорошо.
Не говорить же ему, что я прочитала, пусть и не целиком, чужое письмо. Его письмо.
– Точно? – хмурится он.
– Все просто чудесно, – выдавливаю из себя улыбку.
Потом мы сидим с ним, полуобнявшись, на диване и смотрим, по моей, конечно же, просьбе, их домашнее видео. Папа его снимал. Вот маленький Герман в парке, вот в бассейне плещется, вот задувает свечи на торте… И везде он такой серьезный. На просьбы рассказать стишок или спеть песенку он только смотрит тяжело и отвечает: «Не хочу».
***
Домой приезжаю уже поздно. Герман выходит из машины и провожает меня до самой двери. И, конечно же, просто так не отпускает. Опять целует. Целует до головокружения. Целует так, что забываю о его отъезде и вообще обо всем плохом. Хочется просто наслаждаться моментом здесь и сейчас.
– Сладких снов, Лена, – шепчет мне на прощание. – Увидимся завтра в школе.
– Да, – шепчу с придыханием в ответ. С глупой и счастливой улыбкой захожу домой.
– Леночка, ты почему так поздно? – Бабушка чем-то обеспокоена.
– Просто у
Германа, оказывается, был день рождения, – пританцовывая, подхожу к ней. Обнимаю, прижимаюсь щекой. – Бабушка, я так тебя обожаю!– Ну-ну, – смеется бабушка. – Видать, хорошо сходила в гости. Но завтра мы идем в больницу. Не забыла?
Я с трудом переключаюсь – до сих пор словно в облаках парю. Конечно же, забыла! Но сейчас вспоминаю – точно, нам же назначено обследование в диагностическом центре…
45. Лена
«Без тебя в школе скучно», – пишет мне Герман.
И я замираю с телефоном в руках и с дурацкой улыбкой на все лицо. Люди в очереди, наверное, смотрят на меня как на девушку с приветом. Бабушка чуть в стороне беседует с каким-то врачом. Наверное, спрашивает, когда будут готовы результаты. А я каждую свободную минуту хватаюсь за телефон. Правда сейчас я даже не знаю, что Герману ответить. Я пока не могу откровенно писать ему то, что чувствую. Стыдно.
«Мне здесь тоже скучно», – отвечаю уклончиво, хотя, конечно же, я соскучилась по нему. Ужасно. Я целых два дня его не видела. Всё из-за этого дурацкого обследования. Вчера мы с бабушкой проторчали в диагностическом центре почти до вечера. Кучу анализов сдали, УЗИ сердца, АГ, КТ. Сегодня нам из центра позвонили сами и попросили прийти снова. Сделать томографию повторно, не знаю уж зачем. Может, снимки плохо получились вчера.
Я сначала вообще идти не хотела. Собиралась в школу, даже рвалась. Спорила с бабушкой. Доказывала, что чувствую себя прекрасно, как никогда. И это правда! Ни одного приступа за последнее время. И сама себя ощущаю совсем другой, словно меня переполняет какая-то энергия. Я не устаю, как раньше. Мне все время хочется что-то делать, петь, танцевать, смеяться. А не таскаться в тысячный раз по больницам.
Но бабушка все-таки уговорила. Умеет она это. Сложит брови домиком, прижмет ладонь к груди и тихо так скажет: «Ну, пожалуйста, доча». И сразу меня обезоруживает.
Так что я опять прогуливаю занятия, не вижу Германа, а сижу в коридоре диагностического центра среди людей с грустными лицами.
«И все-таки почему тебя нет в школе?», – спрашивает Герман.
Герман уже спрашивал вчера, и я выкручивалась, как могла. Ну не посвящать же его в подробности наших тоскливых больничных скитаний.
«Да просто у нас с бабушкой дела, ничего интересного. Это правда скучно, лучше расскажи, что было в школе», – отвечаю ему.
«Англичанка спрашивала меня про тебя. Где ты, когда появишься. Видишь, даже она считает, что я должен быть в курсе твоих дел».
Ставлю смайлик и пишу:
«Скажи, я послезавтра приду. А может, даже завтра».
Потом подходит бабушка и говорит:
– Идем, Леночка.
Голос ее как всегда ласковый, но при этом сдавленный, словно она сдерживает плач. Я поднимаюсь, убираю телефон и вглядываюсь в ее лицо. Она старается мне улыбнуться, но получается вымученно. Я вижу – что-то не так. Глаза у нее покрасневшие, и сама так напряжена…