Это лишь игра
Шрифт:
– Бабушка, что-то случилось?
– Ничего, – качает она головой и срывающимся голосом добавляет: – Поехали домой.
И быстро отворачивается, идет по коридору вперед, меня не дожидаясь. Я иду следом и замечаю, что она подносит руку к лицу, раз, другой. Все-таки плачет? Неужели что-то плохое?
Дома на мои расспросы бабушка тоже ничего внятного не отвечает. Твердит одно:
– Вот придут результаты и узнаем… Чего раньше времени…
– А врач что тебе сказал? С которым ты разговаривала?
– Сказал, дождаться окончательных результатов.
Я
А вечером приезжает Герман. Без предупреждения. Я сижу с учебником, заучиваю стихотворение к литературе, и тут вдруг приходит сообщение от него:
«Выйди в подъезд».
«Зачем?» – не понимаю я.
«Ну выйди».
Я выхожу, а там он. Уже поздно, он совсем ненадолго. Просто увидеть, говорит.
– Я соскучился… – шепчет он в губы и мягко целует.
Мы не разговариваем, просто стоим, обнявшись, и мне хочется, чтобы этот миг длился вечно…
***
Спустя неделю
– Мда… – протяжно вздыхает доктор. Не наш участковый, другой, к которому специально направили, как к лучшему специалисту в городе. Заведующему кардиохирургией первой городской больницы.
Он пожилой уже, с короткой седой бородкой. Чем-то похож на доктора Преображенского из «Собачьего сердца». Так хочется верить, что он сейчас скажет, что сумеет меня вылечить.
Но он откладывает мою карту, которую изучал минут десять или даже дольше. Поднимается из-за стола, прикладывает снимки к негатоскопу* и, сосредоточенно хмурясь, снова в них вглядывается. Долго. Или, может, мне так кажется, потому что время в напряженной тишине его кабинета тянется просто невыносимо. Сравнивает со старыми снимками.
Наконец он выключает экран и садится за стол. Еще несколько секунд молча смотрит в мою карту, что-то листает и по-прежнему хмурится. Затем переводит взгляд поочередно то на меня, то на бабушку, и я понимаю – ничего утешительного он нам не скажет.
– Мда… – с шумным вздохом повторяет он. – Непростой случай. Ситуация нехорошая…
– Что там? – взволнованно спрашивает бабушка.
– Понимаете, на фоне вашего заболевания сформировалось расширение восходящего отдела аорты. Проще говоря, аневризма аорты.
– Как? – выдыхает с глухим стоном бабушка.
– Стенки сосуда ослабли, перестали выдерживать кровеносное давление, что и привело к его расширению. Плохо то, что поперечный размер аневризмы уже достаточно большой… то есть темпы ее роста очень настораживают.
Я слушаю его отрешенно, словно до меня едва доходит смысл его слов. Бабушка, наоборот, комок нервов. Сидит прямо, нервно теребит ручку сумки, дышит тяжело, часто.
– Это опасно? – спрашивает она.
– Да. Если начнется расслоение аорты, то… – он замолкает, покачав головой и не закончив фразу. Наверное, чтобы не пугать нас еще больше. – Если бы обнаружили раньше, до развития осложнений, то лечение было бы гораздо
проще и безопаснее. Но, к сожалению, это заболевание протекает практически бессимптомно и обычно его выявляют случайно, вот как у вас. Ну либо когда уже случился разрыв…– Как же так… но можно же что-то сделать? – всхлипывает бабушка.
– Нужно! Чтобы не допустить разрыва сосуда, необходима хирургическая операция по замене расширенного участка аорты. Протезирование аорты, аортального клапана… в сочетании с коронарным шунтированием. Но операция эта достаточно сложная. В процессе потребуется применять искусственное кровообращение и системную гипотермию. Опыта проведения подобных операций у нас нет. А учитывая, к тому же, вашу врожденную патологию сердца… в общем, риск очень серьезный. Мы соберем консилиум…
– А нам-то что сейчас делать? – спрашивает бабушка с надрывом.
– Ну вот, смотрю, ее прокапали уже, состояние пока компенсированное… Значит, продолжаете принимать поддерживающую терапию. В самое ближайшее время решим, что будем делать дальше. Сейчас постарайтесь взять себя в руки, не нервничать…
– Но я себя хорошо чувствую! – в отчаянии говорю я. Словно надеюсь, что это какая-то чудовищная ошибка.
– Да, как я уже сказал, до поры до времени болезнь протекает бессимптомно. Болит, когда уже началось расслоение аорты… но тогда и шанс спасти жизнь пациента крайне мал.
– Что же это получается? – бабушку мелко трясет. – Моя Леночка… в любой момент может…
Она, не договорив страшное, охает и прижимает ладонь ко рту. Зажмурившись, качает головой, будто не соглашаясь. По ее щеке бежит слезинка, оставляя мокрый извилистый след. Видеть такой бабушку – сердце разрывается…
– Давайте не будем думать о плохом. Ситуация сложная, но не безнадежная. А вообще аневризму недаром называют миной замедленного действия. Потому что без лечения рано или поздно она приведет к разрыву сосуда. Чтобы этого не произошло, повторюсь, нам и необходима хирургическая операция.
– И потом что? После операции? Все будет нормально?
– Ну, в принципе да. Если все пройдет успешно…
***
Дома у нас теперь плохо. Вроде всё то же самое, но заходишь – и чувствуешь: здесь поселилось горе. Или, может, это всё мое воображение, не знаю.
– Ничего, ничего, Леночка. Сейчас они там соберутся, всё обсудят, придумают, как тебя лечить. Сделают эту их операцию и вылечат, – вроде как утешает меня бабушка, хотя на самом деле скорее себя. – Обязательно вылечат. Он же так и сказал, этот доктор…
Я киваю. Шепчу ей – голос почему-то сел:
– Конечно, бабушка. Все будет хорошо.
Мне больно на нее смотреть. Эти дни она почти не ест и не спит. Осунулась, посерела и как будто резко состарилась. Вечерами включает телевизор по привычке, сидит перед ним в оцепенении, но даже не смотрит, целиком погрузившись в себя. Иногда тихо плачет, когда думает, что я не вижу.
Я тоже боюсь. А еще до безумия хочется увидеть Германа. Но он в минувшее воскресенье улетел в Москву, на соревнования по плаванию.