Это лишь игра

– Ты тут ни при чем, – говорит он сухо. – У меня своя голова на плечах есть. И это было мое решение.

– Ты правда на меня не злишься?

– Нет, – качнув головой, произносит он. И опять надолго замолкает.

Я смотрю искоса на его профиль, словно высеченный из камня, и понимаю вдруг – ему очень плохо. Для него ведь это такой удар…

– Герман, это всё, конечно, ужасно, но ты поступил правильно.

– Ой, давай только без душеспасительных бесед, – раздраженно отмахивается он. – Я уж как-нибудь без них обойдусь.

– Я хочу сказать, что я понимаю тебя и твое состояние. Мне тебя так жалко!

Герман снова поворачивается ко мне, и лицо его буквально темнеет на глазах, а взгляд становится пугающе ледяной.

– Жалко? Тебе? Меня? Ты шутишь? Еще бы ты меня не жалела. Кто ты и кто я. Это тебя жалеть надо, ты же…

Он резко замолкает, не договорив. И я даже думать не хочу, что он еще собирался сказать. Впрочем, лицо его сейчас и так красноречивее любых слов. И теперь мне тоже больно. Очень…

Каким-то чудом я нахожу в себе силы подняться и спокойно ему ответить:

– Извини, я не хотела тебя обидеть. Я, пожалуй, пойду. До свидания.

Он не отвечает, только давит взглядом, теперь уже не ледяным, но очень тяжелым.

Я разворачиваюсь и ухожу. Заставляю себя идти размеренным шагом, но, выйдя из сквера, ускоряюсь. Мне уже все равно, что там у бабушки гости – лишь бы скорее оказаться дома. Горло судорожно сжимается от рыданий, которые я всеми силами сдерживаю, а глаза жжет от подступивших слез…

40. Лена

Домой я буквально вваливаюсь, потому что как-то разом вдруг закончились все силы. Бабушка с подружками поет их любимую застольную песню «Один раз в год сады цветут», и меня они не слышат. И слава богу.

Я даже в комнату не прохожу. Не хочу, чтобы они видели меня такой. Потому что их расспросов я бы сейчас не выдержала. Да я и так не выдерживаю: раздеваюсь и чувствую, как дрожит подбородок, а по щекам струятся слезы.

Забиваюсь в угол между окном и кухонным столом, сажусь на табурет прямо с ногами, подтянув их к груди. Обхватываю колени, утыкаюсь в них носом, и наконец даю волю своей невыплаканной обиде. Тихонько всхлипывая, реву, пока бабушка с подругами исполняют по порядку весь свой привычный репертуар.

Потом чувствую – начинается… Всё еще шмыгая носом, достаю таблетки и под язык. И вроде немного успокаиваюсь.

Во рту только сухость. Я наливаю воды. Но руки мелко трясутся, и я нечаянно роняю кружку в железную мойку. Кружка, конечно же, вдребезги.

– Покроется небо пылинками звезд… – заводят очередную песню бабушка и ее гости и тут же замолкают.

– Что это? Как будто громыхнуло что-то, – говорит одна из ее подруг, Нина Васильевна.

– Леночка, что ли, вернулась… – слышу голос бабушки.

– Что-то рано, – полушепотом отзывается вторая подруга, Мария Григорьевна. – Ты же, Наденька, сказала, что она с мальчиком пошла гулять…

– Тшш, девочки… – бабушка отодвигает стул и выходит на кухню. – Леночка, ты здесь! Уже пришла?

Я стою к ней спиной, собираю осколки из раковины. Затем поворачиваюсь, и бабушка охает.

– Леночка, что случилось?

Хоть я уже и не плачу, но зареванное лицо выдает меня с потрохами.

– Ничего, – с трудом выдавливаю из себя, качая головой. – Кружку вот нечаянно разбила…

– Он тебя обидел, да? Он не пришел на ваше свидание? – бабушка подходит ко мне, берет за плечи, встревоженно заглядывает в глаза.

– Давай потом, – стону я с мольбой. – Не могу сейчас…

Она прижимает меня к себе и нашептывает что-то ласковое.

– Надюша, Леночка, что случилось? – ее подруги тоже заходят на кухню.

– Ничего, девочки, – отвечает за меня бабушка. – Леночка просто неважно себя чувствует. Вы идите садитесь. Я сейчас чайник поставлю и приду.

***

Праздник им я подпортила все-таки. Больше они не пели, разговоры у них не клеились. Быстренько выпили чай и ушли.

Только они за дверь, как бабушка сразу заходит ко мне.

– Рассказывай, что случилось! Я уже испереживалась вся. Он не пришел на свидание?

– Пришел, – глухо отвечаю я. – Просто… мы немного поссорились.

– Из-за чего? – хмурится бабушка.

Я не могу рассказать ей про мать Германа, не имею права. А про то, как он оскорбил меня, рассказывать не хочу.

– Не знаю… ничего такого, просто слово за слово – и поссорились, – пожимаю я плечами.

– Ну, это ерунда. Кто не ссорился? Помиритесь еще.

Я горестно качаю головой. Ах, бабушка, видела бы ты его лицо в тот момент, его взгляд… слышала бы его слова и презрительный тон…

Это его «кто ты и кто я» – до сих пор у меня в ушах звучат. Я понимаю, что у него землю из-под ног выбило, прекрасно понимаю. Больно было ему, и сорвался он на мне. Ударил словом. Но так жестоко…

А самое плохое то, что Герман так действительно думает. Просто раньше он это держал в уме и никак не выказывал. Но на деле считает меня недостойной себя, жалкой…

«Это тебя надо жалеть».

Как же уничижительно у него это прозвучало…

И ведь ничего нового. Он всегда вел себя надменно. Со всеми. Смотрел свысока, разговаривал высокомерно. Меня прежде даже не замечал – только раньше это ничуть не задевало. А сейчас почему-то такое отношение вдруг меня ранило… прямо подкосило. Внутри как будто острой бритвой всю исполосовали.

Нет, бабушка, мы не помиримся.

Она еще долго утешает меня, уговаривает поесть, предлагает посмотреть с ней сериал, но мне ничего не хочется. Только лечь, закрыть глаза и забыть сегодняшний день как плохой сон.

А я еще как дурочка радовалась, ликовала, ждала… стыдно вспомнить.

Бабушка оставляет попытки меня растормошить и уходит убирать со стола. Умом я понимаю – надо ей помочь, но сил никаких. А потом бросаю случайный взгляд на книгу, подаренную Германом, и снова начинаю плакать. Сержусь на себя за это, но ничего не могу поделать. Слезы сами собой катятся так, что едва успеваю их подбирать тыльной стороной ладони.

Бабушка, позвав меня пару раз, смотрит свой сериал в одиночестве. И сквозь звуки телевизора мне чудится стук. Прислушиваюсь – и правда, кто-то стучит к нам в дверь.