Это не любовь
Шрифт:
«…считаю своим долгом сообщить, что старший преподаватель кафедры зарубежной филологии, кандидат филологических наук Анварес А.Д. состоит в интимной связи со студенткой группы 205 факультета английского языка Аксёновой Ю.
Пользуясь должностным положением, Анварес А.Д. принудил Аксёнову Ю. к действиям сексуального характера в обмен на помощь в решении проблем с учёбой…».
Строки перед глазами плясали и расплывались. А мозг и вовсе отказывался воспринять увиденное. Сквозь оцепенение прорвался Волобуев коротким и зычным:
– Ну?! Поясни-ка мне это.
Анварес смотрел перед
– Молчишь? Значит, это правда? Ты с ней, с этой Аксёновой действительно…?
Он лишь мельком посмотрел на декана и сразу опустил взгляд. Волобуев грохнул по столу кулаком.
– Твою ж мать! Вот же мерзость! Теперь я понимаю, почему ты тогда просил за неё. И я ведь чуял, что здесь что-то не то…
Анварес молчал. Возникло ощущение, что это какая-то дикая фантасмагория.
– Тебе что, не с кем было потр***ться? Или захотелось острых ощущений? Ну так теперь я тебе острые ощущения гарантирую! С лихвой!
Волобуев вопил, не умолкая, и время от времени бил по столу рукой. Слова его слились в сплошной рокочущий гул.
– Уж от кого угодно я мог ожидать такой пакости, но только не от тебя. Ты хоть понимаешь, что ты натворил? Ты не просто сам осрамился и себя под монастырь подвёл, ты всех нас подставил! Грязный скандал накануне государственной аккредитации!
Волобуев то срывался на ор, пересыпая фразы крепкими ругательствами, то угрожающе шипел и прочил Анваресу не только служебное расследование, но и скамью подсудимых, ибо одно дело – нарушить внутренний устав и совсем другое – преступить закон.
– Как хочешь уговаривай эту девку, чтоб молчала. Потому что вот это вот, – Волобуев потряс бумажкой, – не просто крах твоей карьеры, об этом я даже уже молчу. Это уголовная статья! Точнее, даже три статьи. 292-я «Служебный подлог», 285-я «Злоупотребление должностными полномочиями» и 133-я «Понуждение к действиям сексуального характера». А это реальный тюремный срок, чтоб ты знал. И не маленький! Если она с этой своей писулькой пойдёт в прокуратуру…
Она…? Анваресу казалось, что жизнь ускользает из него, унося все краски, звуки, ощущения, и он превращается в каменное изваяние. Осознать умом происходящее никак не получалось.
– Это она… написала? – глухо спросил он. Слова дались с трудом.
– Сигнал анонимный, если ты об этом. Поступил буквально полчаса назад. Я не знаю, она это написала или кто другой. Пока это анонимка, разбираться будем на месте. Но если этим займётся следственный комитет, а такими делами именно они и занимаются, то тебе хана. Ты не просто больше никогда не сможешь работать преподавателем, ты сядешь. И все газеты будут об этом трубить. Так что думай, кто мог это накатать, кто знает про эти ваши… тьфу... Анонимки прокуратура, конечно, не рассматривает, но где уверенность, что наш аноним не пойдёт дальше и не вскроется ради такого дела? Раз, тем более, это правда.
Волобуев мурыжил его ещё час, не меньше, потом, устав, бросил:
– Всё, ступай отсюда. От работы на время проведения служебного расследования, ты отстранён.
Анварес тяжело поднялся и вышел из кабинета на негнущихся ногах. Словно сомнамбула
прошёл вдоль коридора, свернул на лестницу, спустился в холл.По пути ему встречались студенты и коллеги, с ним здоровались, но он не отвечал. Некоторые пытались что-то спросить или завязать разговор, но он с безучастным лицом проходил мимо, никак не реагируя на слова. Ему удивлённо смотрели вслед или переглядывались между собой.
108
Как добрался домой – Анварес и сам не помнил. Всё было как будто в тумане.
Но к ночи шок стал отпускать, и тогда уж вовсю развернулась боль. Накинулась, как голодный зверь.
Анварес и не предполагал, что может быть так больно, будто внутри всё искромсано, изодрано. Каждый вдох отзывался спазмом.
Голову разрывали мысли: это конец… конец всему… мама не переживёт… всё было зря… и как теперь дальше… почему она так поступила? Неужели он так в ней ошибался?
К своему стыду, Анварес поймал себя на том, что самым мучительным для него был даже не грядущий позор, который неминуем, не крах всех его устремлений и даже не угроза поплатиться свободой, хотя и от этого впору удавиться. Однако сильнее всего его ранила её подлость.
Вот в это верить отчаянно не хотелось, но беспощадная логика твердила одно: больше-то некому. Никто, кроме неё и её подруги, не знал про их отношения.
Рубцову в роли доносчицы как-то совсем трудно было представить.
Впрочем, как могла пойти на такое Аксёнова, даже в пылу обиды, тоже в голове не укладывалось. Главное, зачем ей это? Просто сделать больно в ответ? Но это даже для неё чересчур.
Может, всё-таки их кто-нибудь случайно увидел вместе?
Ну, допустим, увидел и что с того? Это, возможно, выглядело бы странно, ну, может, подозрительно. Но в докладной было чётко и однозначно написано именно про секс. И про учёбу. А об этом знать никто не мог. Никто, кроме…
А ещё на ум сразу пришла её давняя угроза: «Скажу в деканате, что вы до меня домогаетесь…». Ну вот, видимо, и сказала…
Ночь Анваресу показалась сущим адом. Он места себе не находил, задыхался, словно в горячечном бреду.
Но и с наступлением утра лучше не стало. Надо уехать, решил он. Иначе просто сойдёт с ума. Всё равно от занятий его отстранили. Возможно, Волобуев даст ему кратковременный отпуск без содержания.
Появился в институте Анварес перед обедом, чтобы наверняка застать декана. В это время тот обычно бывал на месте.
На этот раз Анечка взирала на него уже с нескрываемым отвращением, но Анварес сделал вид, что не замечает её брезгливого выражения.
– Добрый день, – поздоровался сухо. – Роман Викторович у себя?
Здороваться она не стала. Поджав губы, процедила:
– Я узнаю, сможет ли он вас принять.
Звонить почему-то не стала, прошла в кабинет декана сама. Через несколько секунд вернулась в приёмную.
– Пройдите.
Волобуев сидел почти в той же позе, что и вчера. На Анвареса не смотрел, читал какие-то бумаги. На приветствие тоже не ответил. И вообще вёл себя так, будто в кабинете он один.
– Могу я оформить отпуск без содержания на время служебного расследования?