Это я — Елена: Интервью с самой собой. Стихотворения

— Ева? Но где же Том? Как он? Надеюсь, что вы еще вместе? Все хорошо?

Ева улыбается счастливой улыбкой матери.

— Мы всегда вместе, и у нас всегда все будет хорошо. Разве ты не узнаешь, посмотри внимательно, кто правит самолетом? — Широко загримированная женщина улыбается. Я продолжаю оставаться с явным, ничего не понимающим выражением.

— Елена, но ведь это и есть Том, только теперь его зовут Баби или Бабетта.

— Ты что, сделал секс-чендж?

Том или Баби кивает головой, самолет попадает в небольшую воздушную яму, и Ева, прижимая зарыдавшего младенца, кричит:

— Осторожно!

Через минуту — все спокойно, и Бабетта просит дать ей сигарету.

Мы приземлились с женской мягкостью, думаю, что самолетик тоже был женского пола, иначе не могло и быть. Я расцеловалась со своими подругами, и мы договорились увидеться в пять часов на коктейле у Кити.

Белоснежная вилла Кити стоит на берегу океана, меня приветствует барское благополучие и уверенный запах денег. У Кити, как и полагается, полно приживалок и приживальщиков, все они ходят в черешневых платьях, летают чайками и нюхают кокаин. Мы сидим за длиннотелым столом, как всегда, моя роль надоедлива и жалка. Я — пришелец с чужой планеты и поэтому должна ответить за все.

— Елена? — спрашивает Кити, — в коммунистическом обществе бывают вот такие ланчи? Или вы едите только икру? — Все подобострастно хихикают.

— Кити, предлагаю вам открыть ресторан «Архипелаг Гулаг». Около дверей поставьте двух советских солдат с овчарками. Каждый входящий должен накалывать на штык не меньше ста долларов. Все официанты — в костюмах заключенных. Перед гостями в металлических мисках швыряют на стол черную икру, и водка плещется в поржавелые кружки. Клиентов должны оскорблять, но без рукоприкладства. Во время обеда — мюзикл, Фрэнк Синатра поет Stalin in the Night или Berias Time. [29] Успех гарантирован, это будет самое модное снобское место, «комплекс икры» у вас исчезнет, но, к сожалению, у вас не хватит фантазии, и вы так и будете продолжать ходить из одного дорот гого бара в другой и думать, что это и есть…

29

Сталин в ночи… Времена Берии… (англ.)

— …О да, у тебя есть чувство юмора, и ты — злая налить еще вина?

— Налить, Кити, я совсем не злая, разве вам не нравится идея?

Все начинают кричать, что идея гениальная и с осени ее нужно будет осуществить.

— Как ты долетела? — спрашивает старенькая лисичка Джейс, заедая свой вопрос куском непрожаренного стейка.

— Прекрасно. Они придут к нам чего-нибудь выпить в пять часов, оказывается, мы знакомы давно, но не узнали друг друга.

— Еще бы вы должны были узнать друг друга, этот фрик [30] … Ты, конечно, знаешь, что на Wall Street он занимал довольно хорошее положение, с его мнением считались, его уважали, теперь никто не знает, как себя вести, как смотреть на эту рожу… Кити! Кити! Ты слышишь? Она может сюда прийти, я имею в виду, черт… как ее зовут?.. ну… эту кубинку, — да, Ева, но этого или эту я отказываюсь принимать, и, чтобы не было неприятностей, пойди и предупреди ее… — Все это произнес с явным возмущением корректный чистый господин — муж Кити.

30

Freak — урод, чудище, посмешище (англ.).

Кубинская Ева пришла одна. Она старалась улыбаться через силу, светские привычки ее не подвели, и она болтала так, как будто ничего не произошло, но ее серьезные глаза с маленькими точками грусти были слишком далеки от «прекрасной погоды» или от «новой восходящей звезды Голливуда». Незаметно для окружающих, мы перекинули друг другу невидимый мостик теплоты и побежали по нему медленными глотками холодного напитка, бокалы которого мы то поднимали, то опускали на террасный стол. «Тик-так, тик-так, — говорили плетеные кресла-качалки и похрустывали, словно кусок засахаренного печенья. — Человека не поняли, человека не поняли, тик-так, тик-так…»

Надо быть слишком подло влюбленным в себя, чтобы писать без стыда о самом себе. Тем только себя, извиняю, что не для того пишу, для чего все пишут, т. е. не для похвал читателя.

Достоевский. «Подросток»

— Влюблялись ли вы в женщин?

— Только однажды. Ее звали Пат.

Когда-то давно я написала стихи:

Собака лает на снег А мне розы и смех… Ты женат на женщине по имени Пат Ты и сам патриций из плебеев Ты — у кого-то большое горе Нечаянная радость Прошедшая юность Несбыточная глупость… Собака лает на снег А мне розы и смех…

Я сидела одна в четырехэтажном особняке моего агента, который пригласил меня пожить у него, то ли из-за любви к славянам (он был венгр), то ли думая заработать на мне деньги (второе — более вероятно). Багаж не обременял меня.

Я вырвалась на свободу. Попутный ветер благоприятствовал. Мои матросы пили водку, ругались, но во время шторма не теряли присутствия духа. Мы шли по курсу и, молчаливые в своей уверенности, знали, что золотое руно достанется нам. И все же, капитану было тоскливо. Его худое тело, завернутое в капустный лист, слезливо косилось по сторонам. Его рубашка из крапивы была несвежей. Он не ел почти трое суток, но голод, как бы чтя его горе, заткнулся и обещал заснуть до истеричного выкрика «Земля!» Земля…

Успокоенный джином и штилем, капитан задремал.

— Капитан! Капитан! Вы — куколка в белом коконе. Ваши мама и бабушка были бабочками, а вы убежали из дома от своего мужа.

— Неправда, я вывелся из своего мужа, он хотел убить меня своей землей, он изобрел аппарат реальности, назвав его правдой. И тогда кто-то подарил мне равнодушную шапку.

— Равнодушную шапку, капитан?

— И пальто.

— Василий Петрович, вы ведь знаете, как они жили, расскажите.

— У нее был муж, дом…

— Ничего не понимаю… Почему, почему они расстались, она же любила его?..

— Называть эту клеть, кишащую тараканами, домом было бы слишком пышно. Скорее, это походило на разгороженный вольер для индийских курочек. Называть женоподобного поэта мужем тоже странно. Его образ с этим словом никогда не вязался. В шутку она ему говорила, что он напоминает ей ее кузину Аду. Надо признаться, что подобное сравнение ему не льстило. Слово «муж» она ненавидела. Да и вообще, представления о замужестве у нее были слабые. Она относится к числу тех женщин, которые всегда остаются любовницами. Он и был ее любовник, друг, единомышленник, если хотите, брат, но не муж. Пожалуй, он не смог бы защитить ее даже от гуся, если бы последнему вдруг захотелось на нее напасть.

Она сбежала от него потому, что… Наверное ей и самой было бы тяжело сказать правду. Что может быть тяжелее, чем сказать правду! Она просто вдруг не смогла его больше видеть и все. Всем своим существом он являл ее прошлое. Но ее прошлое было убито в ностальгии о будущем, его место исчезло. Струсила, струсила впервые в жизни, и он был свидетелем ее трусости. Она сбежала от него, как бегут от ужаса. Так во сне испытавший страх понимает, что ног ему от земли не оторвать. Лес ужаса мчится на него… а ног от земли не оторвать…