Это я — Елена: Интервью с самой собой. Стихотворения
Шрифт:
— Вы предпочитаете странных друзей или морозный вечер?
— Я предпочитаю странных друзей в морозный вечер.
Я возвращаюсь к себе в студию после сумасшедшего дня поздно вечером и, как всегда, застаю народ. На сей раз вся русская команда: Сашка, Андрей, Леня, Света, Гриша — и еще японская девочка, которая все время говорит «спасибо». Они едят и пьют, они полны энергии и далеко идущих планов. Я — зла и устала. Сашка перехватывает мой недовольный взгляд:
— Ленок, садись, отдохни, джойнт хочешь?
Я выкуриваю не очень крепкий джойнт, и нервная усталость спадает.
— Да, — говорит Андрей, — вот, обсуждаем здесь, как заработать быстро деньги. Ленька предлагает свинью ебать и показывать это за деньги.
Все довольно хихикают.
— Дураки вы, ничего не понимаете, — рыжий Леня вполне серьезен, — такого еще не было.
— Леня, — спрашиваю я, — а кто ебать будет, ты?
Все гогочут.
— Конечно он! — кричит Андрей, — он только об этом и думает.
— Да, — подтягивает Сашка, — ему бы только до свиньи добраться,
а уж там он себя покажет, но все-таки ужасное блядство: за собственное удовольствие он еще хочет брать деньги…В это время в дверь нашей студии раздается стук. Сашка открывает дверь, и на пороге стоит другой Сашка, по прозвищу «инженер».
— A-а, инженер, проходи, проходи…
— Ребята, а что это вы здесь делаете?
— Обсуждаем, как заработать деньги, у тебя есть соображения?
Мне Сашку-второго ужасно жалко, он дико худ, и за длинными грустными усами скрывается душа девочки и мечтателя.
— А я картину нарисовал.
Наступает молчание.
— Покажи.
— На картинке Сашка изобразил самого себя в виде шаржа, что-то гоголевское было в его лице.
— Саша, есть хочешь? — спрашиваю я.
— Спасибо, только маленький кусочек.
— А тебе никто большой и не предлагает, — отвечает другой Сашка. — Юсука, хочешь посмотреть как Ленька будет свинью ебать?
— Сенькю [18] , — улыбается девочка.
Хорошенькая японка смотрит на Сашку влюбленными глазами, думаю, что кто-то из самураев был в ее роду.
18
Thank you — спасибо (англ.).
— Лена, ты потом зайди в мою студию, я тебе покажу, какие картинки я сделал. Я показывал твои фотографии разным людям, и всем очень нравится, — говорит гоголевский Сашка.
Дело в том, что он меня все время фотографирует и, нужно сказать, неплохо.
— Спасибо, Саша, я обязательно зайду завтра.
Его студия — над нами, его жизнь — это жизнь взаймы, он — герой Достоевского, маленький человек в большом мире, и только его мать будет плакать над его судьбой.
— Что, Юсука, нравится тебе Акута?
— Что? — Вежливо переспрашивает девочка.
— Я спрашиваю, тебе нравится Акутагава? — на ломаном английском языке спрашивает Ленька.
Ленька зовет Сашку первого Акутагавой или, по-простому, Акутой. Ленька наверняка Акутагаву не читал, но имя ему нравится. Такие люди встречаются везде, обычно на «диком» Западе они говорят — «Достоевский и Солженицын» (часто просто не могут правильно произнести), в «декой» Европе — «Акута», а на Востоке они просто улыбаются…
— Да, очень, — улыбается японка и кивает лотосовой головой. Все смеются.
— Когда вы смотрите на женщину, то на что больше всего обращаете свое внимание?
— На ее руки.
Когда неделя подходила к концу и миссис Джексон довязывала последнюю петлю на шарфе мистера Худякова, когда голубые губы моря приветствовали белый с кракелюрами зад заезжей иностранки, и камни, что казались ровными и гладкими, все-таки въелись в ее ноги… — Тогда неглубокая боль все же заставила задуматься о жизни.
Она разложила красное махровое полотенце с белым якорем на Пятой авеню антисоветского города и подумала о таких материалистических вещах, как ее мать, оставленная в большом пространстве с гадкой болезнью в желудке.
Солнце с удовольствием входило в красивое длинное тело и старалось не внушать страха о последствиях обожженной кожи.
Негры в розовых сапогах, в шляпах со страусовыми перьями и с беленькими пудельками в бриллиантовых ошейниках предлагали за доллар отойти в мир иной. Отвергнув предложение нереального счастья, она подумала: «В общем-то, ведь вся разница жизни заключается только в двух словах — „уже“ и „еще“». Мне еще только восемнадцать лет, и: мне уже тридцать. Мысль об уже и еще так поразила ее, что она чуть не заплакала от жалости к себе самой, но для этого было слишком жарко.