Этот добрый жестокий мир (сборник)

— Я бы не хотел оказаться на месте тех… кто ею страдает. Знаешь, я не могу все изложить так быстро, по фонику… приедешь после отдыха — позвони мне, или нет, лучше в начале отпуска позвонй, будет подробный разговор. Главное, о чем прошу: не обижай за это время Феликса! Не оскорбляй его, если будет звонить! Они же такие дети, они непредсказуемы, эти бонусники.

— Михаил Анатольевич, я устала от разговора. Серый меня торопит, надо идти. И знаете, ему не понравится…

— Погоди, — заторопился Михан, — погоди: я, что могу, сейчас расскажу. Условия жизни там — жесточайшие, по несколько десятков человек на палату. Палаты, правда, сравнительно большие, но все равно трехэтажные нары, потому что иначе люди не помещаются. — Что такое «нары», Лика не знала. — Питание там у них… ну, в общем, тот, кто еще не привык, ничего не съест. Батареи — ты знаешь, что такое батареи? — слабо греют даже в морозы, представители Службы ходят в шубах, узники — нет. Ну а как они обращаются с узниками, это отдельная песня, на которую у меня времени не хватит, пожалуй. Общение с родными даже по фонику воспрещается, ну, может, в месяц раз или в два месяца. Собственно, фоники там изымают, как и другие вещи, как продукты, например… А еще — принудительная работа. Проблемы с водопроводом, с канализацией. От лекарств по-настоящему корчит… ну и прочее. — Айка слушала с возрастающим интересом, как смотрела бы любой сногсшибательный голо-хоррор. — На самом деле мог бы много еще рассказать, но времени не хватит, да и помню далеко не все, что в документах прочел. Есть этап для каждого человека, когда его уже не заставляют работать: слишком сильная депрессия, сосредоточиться уже невозможно. Мешают концентрироваться у кого сильная усталость, у кого ощущение ужаса, жутчайшая тревога, у кого подавленность, у кого сильная печаль… Бывают и телесные ощущения: сердце ускоренно бьется, головокружение, боли в спине, в животе… у кого как. Все — чтоб жизнь малиной не казалась, сама понимаешь.

— Звучит фантасмагорично, — вставила Лика.

— Когда-то там были другие условия, — продолжил Михан. — Пусть и скверные, но не настолько. В палате было по шесть человек… извини, меня зовут, я на работе. В общем, главное тебе я уже рассказал. Позвони потом, ясно?

Сергей взял Лику за руку, когда связь прекратилась:

— Пошли. Не бери в голову.

Лика последовала за ним к выходу из «беседки». «Документы… эти его документы», — вертелось в голове. Вряд ли Михан имеет доступ к настоящим, серьезным архивам, к любой серьезной документации — или подобным ей вещам. Дилетантство Михана ощущалось каким-то образом — шестым чувством, что ли? Нет, конечно, в голову не стоит брать.

Легкий интерес, смешанный с легкой же безмятежностью, вдруг сменился возмущением. Разве эта его вычитанная где-то якобы в документах чушь может перевесить то, что рассказывают в школах, на вузовских лекциях говорят, пишут… ну даже пусть и в газетах! Нет, не может. И не должна. Но почему же волнуется она, Лика? Если бы это было серьезной информацией, если бы об этом писали, читали — разве овалары не опровергали бы ее публично? Не публиковали бы по этому поводу возражения в газетах, например? Но возражений нет — значит, и обоснованной информации, на которую стоило бы возражать, тоже нет. А Михан… нет, шарики за ролики у него не заехали, за пределами Комплексов содержания сейчас такого обычно не бывает. Но что он странный, это факт. И всегда был странным.

Лике сразу стало легко и ясно на душе.

— Серега, он ведь, правда, странный, наш Михан?

— Он неплохой человек, — ответил Серый, — я это понял сейчас. Даже при том, что ты говоришь мне всегда, будто он плохой. Но этот его рассказ — чушь редчайшая. Я технарь, я верю только в доказанные факты, но и другие серьезные люди, я думаю, в то, что он говорит, не поверят. Да, он странный человек, Лика. Да, — он помолчал. — Как у тебя с твоими клиентами?

Истории с клиентами — Ликин конек, она просто обожала рассказывать об этом. Без конкретных имен и фамилий, ясное дело. Конскуч — общепринятое сокращение — означает «консультации для скучающих». Для людей, не нашедших себя. И пусть пока еще только вуз, пока еще студенческая практика, но Лике все же казалось, будто она занимается этой работой уже много лет и до сих пор к ней не охладела. Она помнила каждую реплику «скучающих», которых консультировала, помнила не меньше и свои ответы. Прошерстить уйму информации, найти для клиента именно ту, единственную профессию из сотен, быть для него опорой, пока эта инфа не найдена… Что может быть интереснее — и что сложнее? А если слишком сложно, так на то и старшие коллеги, не раз помогавшие Лике.

Погрузившись в мысли об очередной клиентке (бонуснице, которой надоело тусоваться со своими приятелями, такими же, как она, и захотелось чего-то более осмысленного, но вот чего — она пока не знала), Лика совсем не обращала внимания на улицы, по которым шли они с Серегой. На восхитительный, создающий впечатление холмов и ручьев ландшафт слева и справа от пешеходных дорожек, на дома в виде огромных пирамид, с десятками, порой сотнями ярусов, где цветут сады, а двери и окна этих ярусов едва видны между деревьями…

Потом начались булыжные мостовые с ажурными, словно бы воздушными мостиками, перекинутыми через каналы — или скорее ложбины — с водой, которая мягко ласкала сандалии прохожих, то поднимаясь, то опускаясь, будто волна. Дома здесь были похожи на средневековые и почти смыкались над головой. Началась площадь, и Лика с Серым присоединились к сегодняшнему празднику — к танцующему маскараду.

Мысли о работе отступили, отступили раздумья и воспоминания, и остались только эмоции, только счастье. Конец дня Лика с Сергеем провели на пляже, на разноцветном песке под мягко греющим солнцем. Море здесь было искусственным — и по-настоящему горячим. В воде оказалось жарче, чем на берегу, окунуться можно было лишь на несколько минут, и состояние покоя, необычайной уютности укутывало душу в эти минуты.

Наконец приблизилась ночь. Ужинали они оба уже дома — после нового путешествия сначала по Нью-Чикаго, затем по родному городу, все так же пешком. Если называть это ужином, ведь было далеко за полночь.

Снова вместе в постели, потом сон… Лика проснулась поздно, часов в десять, и долгое время не могла сообразить, понедельник сейчас или воскресенье. Ах да, воскресенье. Можно никуда не спешить. Серый ушел на кухню, изобретает какое-то сверхфантастическое меню.

Клонило в сон, что было странно: обычно Лика не вставала так поздно. На грани сна и на грани яви возникли смутные видения из давнего прошлого, и тяжелое, непонятное беспокойство шевельнулось в груди. Лика не могла осознать суть этого беспокойства — почему, откуда?

Ведь в самих видениях не было ничего плохого. Просто школьное прошлое, учительница Людмила Степановна. Мелькали разрозненные воспоминания: то математика, то уроки «м/п» — межпланет-яза. И вдруг — предмет «Мир вокруг нас», который был у них только в первом классе и только раз в неделю. В памяти у Лики зазвучали ее, Людмилы Степановны, слова, но как-то фрагментарно: обрывки предложений, обрывки длинных и цельных пояснений, рассказов. Лишь с запозданием слова эти складывались в сознании нынешней взрослой Лики в непротиворечивую, вполне внятную цепочку фраз.

— …Ради общества… без войн, без страданий… счастливого… светлого…

Проваливаясь в сон, Лика все же успела мысленно подытожить: не жалко и пожертвовать единицами. Которым, может быть, просто не повезло. Не правда ли?

И в глубоком сне к Лике пришли такие же давние воспоминания. Ощущение чего-то белого, гигантского, мраморного, надвигающегося на Лику из черноты сна. Это белое, мраморное не пугало, оно скорее было приятным. Чувство полета над маленькими домами и заборчиками, которые спрятаны под зеленью парков, садов, но все же видны, если спуститься поближе. Игрушечные парки, игрушечные домики, при помощи конструктора можно создать такие. Мне — шесть лет, с запозданием приходит мысль. Я на экс-кур-сии. Какое трудное слово: экскурсия.

Игрушечные сады, домики — это Комплекс содержания. Вот он, оказывается: разноцветный, нарядный, словно в праздник, а ведь Лика о нем раньше только читала и слышала.

А гигантское, белое, в монументальном стиле видение — это совсем другой дом. Называющийся гораздо понятней и проще: Музей истории.

Но стоп, я ведь не перед музеем сейчас, а над Комплексом. Музей — он уплыл куда-то в прошлое или в будущее. Флаер снизился и мягко опустился перед домиком побольше, розового цвета. Наверное, главным?

Это приемник, сказала Людмила Степановна. Приемное отделение. С крыльца на Лику и ее одноклассников смотрели улыбающиеся люди, некоторые из них в красных махровых халатах (Людмила Степановна пояснила, что это работники Подслужбы содержания), другие — в совсем обычной одежде, пациенты, значит.

Близко, у самого крыльца, стояло высокое дерево, что-то вроде шелковицы, и ветка с ягодами спускалась едва ли не к лицу одного из мужчин — пациентов, жильцов? Он поднял руку, сорвал несколько ягод и протянул их Дике: