Этот добрый жестокий мир (сборник)

Замначфина вывел на отчете: «Списать» и положил в секретарскую папку. К исполнению — и в архив. В таком деле деньги не считают. Надо спасать даже таких импириофобов, как старший Тенин. Они не дают закиснуть в довольстве и тем крайне полезны. Впрочем, это уже перехлест, какая польза?

У замначфина ослабли колени: они могли потерять Вадима Тенина — потенциально сильнейшего прогностика современности. Знал об этом старик, срывая «Перуна» в прыжок? А если бы на его месте оказался другой командир? А как бы поступил он сам? Замначфина поежился: от рефлексий у него всегда пропадала уверенность в себе. Лучше не думать, случилось то, что случилось.

— Соедините с Лазурной, майор, — сказал замначфина в селектор.

Надо предупредить жену, пускай возвращается. Не просто же так Михайловского потянуло на курорт?

АНТОН ФАРБ НИНА ЦЮРУПА Я БУДУ

Наставник!

Самый преданный Ваш ученик достиг наконец-то места своего назначения. Я пишу эти строки под Уютное потрескивание поленьев в камине директорского кабинета, прихлебывая горячее вино и привыкая к занимаемой должности.

Путь мой в Дом Вспоможения был долог, труден и скучен. И лишь природа скрашивала однообразие путешествия. Места здесь удивительно живописные: вообразите себе золотые долины, пылающие багрянцем дубовые рощи, сверкающую гладь озер и далекие белоснежные пики, устремленные в пронзительно-синее небо. Но по мере того, как дилижанс забирался все выше по извилистой дороге, пейзаж менялся. Над речушками клубился плотный туман, слизью оседая на окнах экипажа; северный ветер пригнал тяжелые серые тучи, скравшие вершины гор; сумрак сгустился под мохнатыми лапами вековых елей. Приглушенный цокот копыт и скрип колес были единственными звуками, услаждавшими мой слух.

На исходе дня мы миновали ничем не примечательный городок N, затерянный в предгорьях, и где-то час спустя увидели вдалеке огни Дома.

Угрюмый молчаливый сторож из местных отворил кованые ворота и помог мне донести саквояж. В освещенном газовыми рожками вестибюле Дома я почувствовал себя оторванным от течения времени и перенесенным из нашего бурного двадцатого века в благословенный век девятнадцатый. И даже мой заместитель Альберт с его пышными седыми бакенбардами казался частью минувшей эпохи — некогда, как Вам известно, он служил дворецким у благочестивого господина, завещавшего Церкви сей особняк.

Приняв у меня пальто и шляпу, Альберт начал степенно подниматься по рассохшейся певучей лестнице. Я последовал за ним, с любопытством оглядываясь по сторонам.

Потемневшие от времени резные деревянные панели стен и потолка, старинный гобелен (выцветший настолько, что непонятно, что на нем изображено), некогда роскошные, тисненные золотом, а ныне вылинявшие и обшарпанные зеленые шпалеры, высокие окна, забранные бархатными, пыльными даже на вид портьерами, — все это в мягком газовом свете казалось живым и теплым.

В этот еще не поздний час ни одной живой души не встретилось нам по дороге, ведь обитатели сего Дома Скорби наверняка предавались молитвам, чтению Книги и размышлениям о бренности бытия в своих комнатах.

Облысевшая ковровая дорожка привела нас с Альбертом к дверям моего кабинета. Альберт вручил мне связку ключей, что я воспринял не только и не столько как знак вступления в должность, но как символ ключей от Врат Царства Небесного, дарованных Господом нашим моему тезке, святому Петру.

Признаться, я был взволнован и приятно удивился, когда дородная пожилая дама лет пятидесяти по имени Агата — наша кухарка, как представил ее Альберт, встретила меня кружкой глинтвейна и домашней выпечкой.

Преломив хлеб и вкусив вина, я сел писать первую заметку в этом дневнике, который при случае передам Вам, Наставник.

Прошу великодушно извинить меня за скудость изложения, но спешу преклонить колени и помолиться за обитателей Дома во вверенной мне часовне.

На сим прощаюсь с Вами, дорогой Наставник, и обещаю продолжить записи на следующий день.

Искренне Ваш,

Петер.

* * *

Дорогой Наставник, спешу развлечь Вас занятным происшествием.

Мой крепкий сон прервало кряканье автомобильного клаксона — звук, который я менее всего ожидал услышать в этом захолустье. Как пояснил мне Альберт, когда я спустился в холл, в Дом прибыл новый обитатель. Его ожидали еще вчера, но он задержался в пути. С неподдельным радушием я встретил своего первого подопечного — высокого могучего старика с всклокоченной бородой и покрасневшими от усталости (как я тогда подумал) глазами. В зубах он сжимал погасшую трубку, а облачен был в некогда белый, а ныне помятый и заляпанный поварской китель. Тыльные стороны ладоней гостя украшали татуировки: парусник на левой и якорь — на правой.

Шофер оставил чемодан и молча удалился.

Старик окинул меня осоловелым взглядом и молвил: «Позовите-ка главного, молодой человек». Я приветствовал его в Доме Вспоможения и заверил, что являюсь пастырем и директором сего богоугодного заведения. Слегка качнувшись, старик издал неясный горловой звук и отрекомендовался: «Майкл. Шеф».

Я раскланялся и пригласил нового обитателя присоединиться к утренней молитве. Майкл, поморщившись, сослался на утомленность после дороги и острую головную боль, выразил желание отдохнуть и уточнил распорядок дня.

Когда я направлялся в часовню, а Майкл с Альбертом поднимались по лестнице, вполуха я услышал, что старик просит у моего заместителя бутылочку пива, дабы поправить здоровье. Причина плохого самочувствия Майкла сразу стала мне понятна.

К назначенному времени часовня наполнилась персоналом и обитателями Дома. Наконец-то я сумел разглядеть паству. Скромно и подобающе одетые сестры милосердия помогали немощным старикам и старушкам занять места на жестких деревянных скамьях. Чистую красоту непорочных созданий подчеркивали белоснежные, до хруста накрахмаленные чепцы и отутюженные передники поверх серых платьев. Обитатели Дома пришли на молитву в полосатых пижамах и мятых халатах, шаркая шлепанцами. Некоторых привезли в креслах-каталках.

От вида несчастных, чьи дни в этом мире были уже сочтены, сердце мое преисполнилось скорбью и одновременно радостью: именно на меня возложена обязанность позаботиться о спасении их душ.

Прочитав утреннюю молитву и позавтракав овсянкой, я приступил к рутинным хозяйственным заботам, описанием которых не буду вас утомлять.

Перед обедом я совершил короткую прогулку, дабы ознакомиться с окрестностями Дома. Взору моему предстал запущенный парк, печально-прекрасный в этот ясный день поздней осени. Воздух был первозданно свеж. Я вышел на берег небольшого горного озера, отражавшего лесистые древние склоны. Усладив свой взгляд красотами и нагуляв изрядный аппетит, я вернулся в кабинет, сделал эту запись и переоделся к обеду.