Евангелие от обезьяны

– Да хер знает, – затягивается толстун. – Прошел слушок, что здесь видели Златана. Если так, то будут обшаривать подозрительные места и говорить, что там нашли следы террористов.

– Да ну, – делано машу рукой, изображая неверующего Фому. – Зачем так сложно? Неужто нельзя было тихо скрутить его силами местной милиции?

Кацуарнис окидывает меня взглядом, которым здоровые люди обычно смотрят на людей с синдромом Дауна. Презрительно фыркает:

– Чьими силами? Этих бородатых? Не смеши. Чтоб он повел их толпой через речку мочить русню и делать четвертую революцию? Как ты вообще подумать такое мог?

– Первый канал смотрю, – не удерживаюсь я.

– Очень смешно!

Кацуранис снова фыркает и от греха подальше отходит в сторону. А я теперь точно знаю, какую опцию выбрать. Тихонько ретируюсь за БТР, чтоб не смутить людей уходом, и ненавязчиво двигаюсь вперед – догонять основную колонну.

– …может быть связан и с личностью известного сектанта и мошенника начала нулевых Златана Азимовича, якобы выжившего после скандального покушения 24 сентября 2000 года и находящегося сейчас в Москве, – звучат позади затухающие слова мальчика-корреспондента. – Впрочем, это всего лишь одна из версий, тем более что никаких официальных подтверждений того, что Азимович жив, пока нет. Ксения?

… в этом баре я первый раз увидел Нико.

Она была тогда с каким-то мутным чуваком из сада Аквариум на Маяковке, где собирались фанаты Depeche Mode. У него была идеально квадратная прическа и идеально квадратные очки: стекла черные, оправа из белого пластика. А Нико была в фиолетовой толстовке, на голове часами создаваемый беспорядок, мягкая косуха с какими-то кислыми нашивками и армейские ботинки. Но это, как ни странно, не бесило. У Нико был стиль, всегда. Она могла прийти с оранжевыми волосами и штангой в брови, а потом в строгом деловом костюме, и это было нормально, в ее случае это не парило вообще.

Я, конечно, не знал еще, кто она такая. В «Хищнике» был такой локальный Вавилон: кислота, футбольные фанаты, панки, рокабиллы, псевдоинтеллектуалы. Каждой твари по паре, похоже на кляссер: здесь марки из одного набора, там из другого. Только с выпивкой.

Она вертелась со своим парнем у самого края танцпола. Депеш то и дело отваливал к стойке, чтобы закупить пива, довольно быстро накидался и ушел в хлам. Не знаю, куда он потом делся. Просто растворился. Я его как-то встретил потом на Маяке. Нико как раз ушла от меня, и я ее искал, так что… Я подошел, но он сделал вид, что не помнит никакой Нико. Как будто в такое можно было поверить.

А тогда в «Хищнике» Азимут увидел, что я сканирую в ее направлении, дернул меня за рукав и заорал в ухо: «Без вариантов, чувак. Ей нужны только волнорезы, средний класс не катит». Как же мне захотелось врезать по его ухмыляющейся физиономии! Вогнать кулак, так, чтобы сместились к долбанной матери все кости, превратить в местечковую копию гонконгского актера Боло Енга! Но я этого не сделал. Как обычно. К тому же, так получилось, что в тот вечер Нико ушла с нами. Не со мной, просто с нами. Мы завалились в ту квартиру на Домодедовской, разлеглись на полу, потому что мебели не было, только табурет и на нем – пресловутая видеодвойка, а на полу допотопные айбиэмы. Смотрели «Блэйдраннера», говорили, спорили. Мы уже тогда были на своей волне, у каждого на перманенте с собой дискета с черновиками «Кибер-сапиенса»… И у Азимута тоже. Неважно, что он говорил потом, тогда он таскал с собой Манифест, как и все мы.

А Нико сидела в стороне. Прислонилась к стене, слушала нас, выпивала, когда наливали, отвечала, когда спрашивали, но в основном молчала. Не уверен, что ей было интересно все это революционное барахло.

В тот вечер бухой Азимут с пеной у рта доказывал всем нам, что понятие «всеобщее» – туфта. Он говорил, что всеобщим может быть только страх. А мы, разумеется, верили в другое, мы верили в то, что качественно иной уровень развития технологий приведет к мутациям человеческого сознания. Вся эта ерунда с открытой информацией и доступными знаниями… Понимаете? Как показала история, Азимут оказался прав, а мы – нет. На самом деле в большинстве случаев все, что говорил Азимут, оказывалось правдой. Потому что он был умнее любого из нас. И раньше других перестал сам себе врать. Я признаю это. Собственно, поэтому я никогда и не верил в него как в мессию. Именно потому, что вирусы идеализма, бескорыстия и веры в человека никогда его не брали. У него был великолепный иммунитет.

А тогда он говорил, что если технологии, информация, знания будут доступны всем, то это ничего не изменит, потому что люди в большинстве своем мудаки. Они много говорят о движении вперед, но сами двигаться вперед согласны только на буксире. И тут он опять оказался прав, конечно. Никто не хочет быть ледоколом за пределами своей квартиры. Азимут говорил, что этот мир живет по закону комикса, и если кто-то что-то хочет изменить, у него есть только один шанс – стать суперзлодеем или супергероем. Но лучше все-таки суперзлодеем. Потому что их боятся, а страх – объединяет. Все общественные институты – религия, законодательство, мораль, экономика, – построены на этом принципе. Нигде не говорится – делай так, потому что это хорошо. Везде говорится – не делай так, иначе будет плохо, мы тебя посадим, оторвем тебе руки, ты станешь наркоманом-дебилом или отцом многодетного семейства. Мы все у тебя отнимем или подарим трехкомнатную квартиру, мы в любом случае найдем, как тебя достать. Но на всякий случай мы подстраховались, и если не справимся сами, тебя накажет Бог.

Все остальные правила и законы – не универсальны. Потому что не подпитываются страхом. Людям это не нравится, но людям никогда не нравилась правда. Так он говорил…

И он не ошибся. Азимут все правильно тогда расписал. Любовь. Братство. Бескорыстие. Все это – как понос. Он может быть сильным, но он рано или поздно проходит. А зло, ненависть, шкурничество, страх – они никуда не уходят, они всегда здесь. Как перхоть. Она всегда есть, просто она может быть такой маленькой, что ее не видно, и тогда кажется, что ее нет.

Нико слушала и молчала. А потом мы все дико разругались и Азимут сказал, что пошло оно все, что мы кухонные слабаки и никогда ничего реально не сделаем. Встал, повернулся к ней и сказал, что она может уйти с ним. Я думал, что завалю его прямо там, возьму за волосы и буду метелить по полу, пока он не перестанет дышать! При этом, конечно, я и пальцем не пошевелил.

Но она осталась.

И ушла со мной. Уже под утро. Я до сих пор не знаю, почему, я точно тогда не был волнорезом. Да и никогда не был, по крайней мере сознательно. А случайности здесь не прокатывают.

Нико ушла со мной, но ничего не было. Я проводил ее до дома, мы шли по Москве, о чем-то говорили. Ну, как это обычно бывает. Потом она сказала – звони.

Вот и все.

Хотите посмеяться? Я так и не позвонил. Почему? Да потому что она была – Нико! Она была… Совершенной, наверное. Не из этой грязи, понимаете? Она была из света, из музыки, из радости, из хороших предчувствий. Но не из грязи! И мне казалось, что у меня нет и не может быть доступа туда, где существовала она. И вот в этом оказался прав уже я. Только не сразу это понял окончательно. Мне на это понадобилось много лет.

Через два месяца мы дописали свой манифест. Еще через полгода легли под нож Героняна. В октябре. А в марте следующего года я написал книгу.

И вот тогда она пришла. Сама. Без звонка, просто пришла ко мне с вещами и осталась. Она же всегда так поступала, да? Просто приходила и оставалась. И уходила так же. Просто уходила.

Всегда навстречу волне. Нико, словно эти фигуры на бушпритах кораблей. Не она рубила волны, но любой ледокол – просто железная болванка без такой фигуры на бушприте, просто… железная болванка с выжженным мозгом.