Евгения, или Тайны французского двора. Том 1

К числу постоянных посетителей графини и ее дочери принадлежал один чиновник, служивший в банке, по имени Генрих. Он был кассиром — одно это слово объясняет нам источник громадных сумм, которыми снабжал он госпожу Монтихо; а она, принимая деньги и подарки, даже не осведомлялась, откуда он их брал; да и какое было ей до этого дело? Она только и видела, что он один из щедрых друзей ее дома, поэтому охотно и радушно его принимала.

У Генриха была старая мать, жившая с ним вместе и терпевшая нужду, лишь бы только сын ее не прикасался к деньгам вверенной ему кассы. Но с некоторого времени он начал одеваться очень роскошно и проводил ночи напролет вне дома; мать даже не догадывалась, что творил ее — Генрих. Это продолжалось, впрочем, недолго, и страшное объяснение в скором времени последовало. Несчастная вдова сделалась жертвой того круга, в котором вращался ее сын, круга госпожи Монтихо.

Генрих страстно, до безумия полюбил Евгению, и, не отдавая себе отчета в том, что она никогда не будет принадлежать ему, он был счастлив одной улыбкой, которой отвечала красавица на подносимые им подарки, покупаемые за счет разворованной кассы. Маленького жалования его едва хватало на содержание старухи-матери; что касается дорогих подарков да ужинов, каждый из которых превышал его полугодовое жалованье, на это, конечно, недостаточно было его собственных честно заработанных денег. Но у бедняги была только одна цель: добиться расположения Евгении, а там, с помощью какой-нибудь выгодной спекуляции, снова тайно пополнить опустошенную им кассу. Он кончил тем же, чем заканчивают все несчастные, сделавшие шаг к падению и хватающиеся за надежду, как утопающий за соломинку. Безумная любовь Генриха к Евгении заставила его все забыть, пожертвовать честью, матерью, покоем, будущим и привела к бездонной пропасти, в которой погибли многие, ему подобные.

В тихие часы, проводимые чиновником с матерью, его сердце часто сжималось от страха и ужаса, начинали мучить угрызения совести, но на следующую ночь при взгляде на поражающую красоту Евгении он избавлялся от всех забот и сомнений. Для него была успокоительной мысль, что он лишит себя жизни, если разрушатся его сладостные мечты и надежды.

Графиня очень часто нуждалась в деньгах и, не стесняясь, сообщала это одному Генриху, который, дорожа этим доверием и не подозревая хитрости, немедленно выручал ее. В награду за это госпожа Монтихо сулила ему блестящую будущность, манила новыми надеждами.

Евгении, конечно, были неизвестны подобные источники ее матери — по крайней мере, согласимся с этим из уважения к ее личности. Мы думаем, что если бы она знала, что мать ловко и нагло опустошает чужие карманы, то, наверно, сочла бы своей обязанностью разубедить Генриха, сказав ему, чтобы он ни за какие блага в мире не надеялся на ее руку. Евгения была настолько правдива и тщеславна, что сделала бы это при всем обществе.

Бедный Генрих! Бедная мать старуха, столько вытерпевшая, пока воспитала своего сына! Но что за дело тем, жертвами которых вы делаетесь, до ваших мучений, до вашей смерти! Не замечая вас, вертятся они в вихре наслаждений. Вас заменят другие ослепленные; погибнут и они, а вихрь наслаждений будет все яростнее и никогда не прекратится! Что за дело до безумных жертв тем, цель которых — наслаждение! Для них не существует людей, личностей. Исчезнете вы — найдутся другие — новые. Они только будут смеяться над глупцами, жертвующими ради них своей честью, будущим и счастьем всей жизни. Чтобы удовлетворить их, недостаточно разворованной кассы, недостаточно графства, недостаточно титула баронессы. Им нужна корона, королевская корона, которую предсказали прелестной Евгении. Как приятно мечтать о такой блестящей будущности! Да, королевская корона! А этот Генрих, этот Беневенто, этот лорд Сунфловер, этот Карл Мальбору, этот министр Вулков и прочие поклонники Евгении — разве они могли рассчитывать на что-нибудь подобное?

Она выслушивала их комплименты, принимала подарки, награждая их улыбкой, позволяя целовать свою руку и, только в крайнем случае, награждая игрой в шахматы с глазу на глаз в маленькой ротонде.

Хитрая мать, завлекая к себе богатых, знатных посетителей, одобряла упорство дочери, называя его причудами молодости, и намекала, что причуды эти со временем улягутся и Евгения будет принадлежать тому, кто сумеет заслужить ее расположение.

Однажды вечером, когда был назначен один из праздников в доме госпожи Монтихо, ей доложили о приходе маркиза де Монтолона, давно уже не посещавшего ее. Дамам было известно, что он принадлежал к числу трех друзей дона Карлоса, игравших видную роль при испанском дворе; кроме того, графиня вспомнила, что он был не только изящным кавалером, но и обладал также большими средствами; и поэтому она приказала немедленно принять его, думая, что снова великодушная судьба посылает ей нового обожателя для ее дочери. Так как маркиз желал видеть Евгению, то графиня немедленно удалилась, ссылаясь на хлопоты по подготовке предстоящего праздника.

Евгения отчасти была поражена этим приходом и подумала, что Монтолон явился к ней по поручению Олимпио, который один только мог заслужить ее внимание и отчасти любовь. Ради него одного пожертвовала бы она всеми этими господами и согласилась бы назвать своим мужем — так велика была ее симпатия к нему! Он представлялся ее воображению как воспоминание счастливого прошлого, как замена несчастной любви ее к Нарваэсу.

Маркиз вошел в комнату и вежливо поклонился прелестной графине, которая жестом руки попросила его присесть. Клод де Монтолон был бледен и очень расстроен, он поднял свои карие глаза и пристально посмотрел на Евгению.

— Очень рада видеть вас, маркиз, — проговорила графиня мягким, приятным голосом, — но чем я обязана вашему визиту, он живо напоминает мне мою далекую родину.

— Извините, мадонна, — неожиданно перебил ее маркиз, — но я думаю, что из нас троих, не я первый напомнил вам Испанию. Позвольте мне задать вам один вопрос: не встречали ли вы несколько дней назад дона Олимпио Агуадо?

Этот внезапный вопрос сильно взволновал Евгению; но увидев, что маркиз в напряжении ждет ответа на свой вопрос, она быстро переломила себя.

— Действительно, несколько дней назад мне показалось, что я встретила дона Олимпио на одном мосту; впрочем, может быть, это был и не он — в этом громадном городе так легко ошибиться, такая масса людей, — я думаю, что ошибка возможна, маркиз!

— Вы встретили его в субботу около десяти часов вечера?

— Совершенно верно, — сказала удивленная Евгения.

— На Цельзийском мосту?

— Не помню точно! Я проезжала в экипаже!

— И вышли из него в Баттерзеаском парке, мадонна?

— Нет, не останавливаясь ни на минуту, я поехала домой.

— Это очень нескромный вопрос, мадонна, но вы извините меня, узнав причину моего посещения, — проговорил маркиз по-испански. — И вы ни одним словом не обменялись с Олимпио на мосту или в парке?

— Слова ваши меня в высшей степени удивляют. Я видела дона Олимпио только мельком, ни о каком разговоре не могло быть и речи!

— Ну, значит, дон Олимпио Агуадо погиб, потому что, приглашенный на свидание запиской, написанной вашей рукой, он до сих пор еще не вернулся!

— Свидание, записка? — повторила Евгения, делая шаг назад. — Тут произошло, господин маркиз, какое-то недоразумение! И дон Олимпио до сих пор не вернулся? Вы меня удивляете и лишаете всякой сообразительности!

Теперь удивиться настала очередь маркиза. «Неужели, — подумал он, — она притворяется?» И, поборов себя, снова обратился к ней.

— Не скрывайте, графиня, будьте откровенной — разговор идет о жизни человека! — проговорил маркиз, приближаясь к Евгении. — Я человек чести и умею уважать и хранить любую тайну! Скажите, вы писали это письмо Олимпио?

Клод достал из кармана маленькую надушенную записку, полученную Олимпио незадолго до свидания, после которого он бесследно исчез. Эту записку он передал удивленной Евгении.

— Клянусь всеми святыми, господин маркиз, что я не писала ни одного слова дону Олимпио!

— Даже этих строк, начертанных женской рукой? Евгения схватила записку и посмотрела на почерк.

— К счастью, я могу вам доказать, что это вовсе не мой почерк! Пожалуйста, господин маркиз, подойдите к этому столику и раскроите альбом, куда я записываю любимые стихи, — вот мой почерк, потрудитесь сравнить его с вашей запиской!