Евреи в жизни одной женщины (сборник)

В роддоме, где все равны и живут одними заботами, доктор при обходе сделал ей замечание, заставившее от неожиданности притихнуть палату рожениц, а потом и весело посмеяться. Докторов в этот день, интересовали молочные железы кормящих матерей. Мамы с разбухшими от прилива молока грудями демонстрировали своё богатство. Когда очередь дошла до Маши, врач задумался и с укором спросил: «Мамочка, и этим вы собираетесь кормить? Грудь у Маши нисколько не увеличилась, и пугливо показывала доктору из-под грубой больничной сорочки маленький кукиш. Так что на бабушку свою Маша не обижалась. В семье, действительно, не без урода.

Экзамены

– Как тройка, почему тройка? Не может быть. Покажите её работу.

Это верный Витёк птицей бьётся в окошко секретаря приёмной комиссии. Он в отчаянье. Его подруга провалила первый экзамен. Маша получила по сочинению оценку, которая при конкурсе в четыре человека на место, почти не оставляла шансов. Удар был в спину, потому что за первый экзамен они не переживали, в крайнем случае, рассчитывали на твёрдую четвёрку. К удивлению, работу ему показали. Витёк увидел в сочинении красные подчёркивания под неправильно построенными предложениями. «Стиль хромает» – объяснили ему. Витёк понял и побежал к подруге. Целый день он безрезультатно звонил в двери. Тщетно. Его не пускали. В доме был траур. Маша билась в истерике и категорически отказывалась продолжать сдавать вступительные экзамены. Умная бабушка, несмотря на строгий Машин запрет, дверь Витьку открыла. Он надолго застыл над рыдающей подругой. Молчал, был бледен. Парень твёрдо решил идти бороться за правое дело, но кто кровью должен смыть оскорбление, нанесённое его талантливой Маше, он не знал. Сомнений не возникало – Машу «провалили». В школе в благодарность за умело расставленные в её тетрадях все эти вечно путающиеся a, b, c, по местам, Маша писала за него сочинения. Сложившейся тандем позволил получить обоим приличные аттестаты.

Ради подруги Витёк забросил вступительные экзамены. Он проводил Машу под стены факультета, не доверил конвой никому из Машиных близких, и дежурил стойко, пока переменчивый ветер счастья не вынес её из аудитории. «Пятёрка» – радостно кинулась Маша ему на шею, не обращая внимания на завистливые взгляды абитуриенток-девчат.

Своё счастье они загубили. То ли Маша была слишком придирчива и капризна, школьный друг больше брат, чем муж, то ли он распустился и потихоньку тратил своё молодое время и пыл на другие радости. Прогнозам учитилей сбыться не довелось. Но зато, обзаведясь семьями, друзья частенько оплакивали неурядицы вдвоём. Шли годы. Над ними с Витьком светило тоже солнце, так же блестела река, огибая город, те же камни берегли крепостную стену, и всё так же Подградская петляла, ведя к центру, но шли по ней теперь совсем другие люди.

– Лапчик, нас ждёт счастливая жизнь».

– Конечно, Витя. Обязательно. И всё сложится у нас замечательно. Ты веришь?

– Конечно. Иначе и быть не может.

Он умер на второй день после освобождения из зоны. Похоронили его где-то на полустанке чужие люди. На то время Витьку трижды судили за мелкое хулиганство и воровство, здоровье своё он подорвал и походил на старца. Дома его никто не ждал. Машины одноклассники до сих пор не понимают, почему всё так произошло, и спрашивают: «Что тебя в нем не устраивало?». Витьку они не простят ей никогда.

Правнуки

– Бабушка, собирайся, твой правнук женится – внучка пыталась одеть её и обуть, но старушка, уставшая от уже утомительной для неё процедуры купания в ванной, присутствовать на венчании молодых категорически отказывалась. Она спустилась по лестнице, сделала несколько шагов, но раздумала и вернулась. Старушку уложили на диван и она, умиротворённо распрямляя уставшее тело, сказала: «Вот младший будет жениться, тогда на свадьбу пойду, а сейчас сил нет, пусть молодые простят». Старшему правнуку через две недели после свадьбы исполнилось двадцать семь лет, и почти через три года праправнук успел в первый и последний раз поздравить долгожительницу с Международным женским днём, преподнёс ей собственноручно горшок с рододендроном.

К смерти бабушка относилась с одной стороны, осторожно и даже с некоторой опаской. Перед господом и стихией, говорила она домочадцам, человек бессилен. С другой стороны, привыкнув за жизнь к лишениям и потерям, она была готова встретить свой последний час просто и достойно. На тот свет бабушка не торопилась. К своему положенному сроку относилась творчески, как бы сама его просчитывала, отмеряла самостоятельно, не полагаясь ни на чью, даже высшую волю. Она напоминала рачительную хозяйку, которая кроит кусок холста «на вырост», с запасом и учётом непредвиденных обстоятельств. Последний час, предполагала бабушка, придёт, когда она управится со всеми делами, а значит, убедится, что внуки, вернее правнуки, устроены, сыты и здоровы, кладовка ломится от солений, варений и всякого добра, то есть, полна, как беличья нора поздней осенью.

Внучке она говорила: «Вот закончишь десятый класс, тогда я спокойно умру». Маша выросла, устроилась на работу. За каждым этапом в жизни внучки рефреном следовали бабушкины слова: «Вот выдам тебя замуж…» Родились правнуки, пришли новые заботы: «Вот пойдёт мальчик в школу, тогда спокойно умру», «Вот поступит…» Она не замечала, что одни и те же заботы пошли уже по третьему кругу, всё хлопотала, стряпала, прибиралась, и была уверена, что без неё в доме всё заглохнет, умрёт.

После сорока пяти бабушка почувствовала себя плохо и не на шутку испугалась. Болезней она не знала, к стоматологу ходила всего однажды и зареклась на всю оставшуюся жизнь: «Пусть выпадают – больше не пойду». И не пошла. Одинокие зубы торчали вразнобой из её осунувшегося старушечьего рта до самого последнего часа. Она даже умудрялась их использовать по назначению: жевала долго и усердно мясо и хлеб и даже грузла, приспособившись, сладкую карамель. Никаких протезов. От самой мысли о них по телу старушки пробегала брезгливая дрожь.

Болезнь застала её врасплох, она растерялась, не знала, что делать и как себя вести, наконец, собралась с духом и стала бороться. Несколько лет её мучили приступы, как она говорила, «грудной жабы» то бишь, стенокардии. Но бабушка осилила, преодолела недуг, перешла невидимый рубикон, и вступила в новую фазу жизни, преклонный возраст, как маркесовская героиня, здоровой, сильной с новым опытом и знанием о себе и жизни. Почувствовав прилив сил, она радостно захлопотала, засуетилась. Кухня, её жертвенный алтарь, снова запахла разными вкусностями. Правнукам она пекла на пасху совсем живые колобки с глазами и улыбающимися ртами. Благодарные прадети уплетали всё подряд, целовали бабушку в морщинистые стёртые щёки и разлетались по делам.

Командование всей семьёй закончилось тоже на правнуках. Внучку свою бабушка умудрялась «воспитывать» до тридцати пяти и могла, осерчав, поднять на кровинушку тяжёлую карающую руку. Она бы и дальше применяла к Маше свой насильственный метод воспитания, сил хватало, но внучка взбунтовалась и однажды объяснила растерявшейся старушке, что ей не пятнадцать, не двадцать лет, давно уже четвёртый десяток и если понадобится, то за себя она постоять сумеет.

Будет всё не так

– Ты куда собралась? – спрашивала Машу встревоженная бабушка.

– В роддом.

– А почему меня не зовёшь?

– Не хотелось будить.

– И ты что надумала одна вот так среди ночи идти?

– Ага.

– Может «скорую» вызвать?

– Не надо.

– Ты что думаешь, я тебя одну отпущу, дурочка? – бабушка засуетилась и принялась натягивать на себя одежду.

Было раннее утро, только-только занималось нежная летняя заря. Они брели по ночному городу, останавливаясь и пережидая редкие схватки. Идти было не далеко, через пешеходный мост к областной больнице. По дороге они свернули к Машиному мужу, ещё студенту, подрабатывающему ночами сторожем в охране. «Куда идёшь?» – невпопад спросил перепуганный муж. «А ты не догадываешься?» – рассмеялась Маша. Они прошли ещё квартал и постучались в тёмное окошко роддома. Оно сразу распахнулось. Через несколько часов в родзале раздался крик новорожденного, и Маша почти одновременно услышала утреннее пение птиц: радостное, многоголосое, вразнобой, беззаботное и счастливое.

Новорождённый, сам того не предполагая, поставил жирную точку в истории трёх поколений женщин, мальчик, новая точка отсчёта, начало. «У меня будет всё не так, как у вас» – твёрдо сказал он матери, когда вырос и стал уверенно и зло прокладывать себе дорогу. Это было его время, и оно приняло молодого, зубастого мужчину с распростёртыми объятиями. Главных в своей жизни женщин: прабабушку, бабушку и мать, дружно лелеявших его в детстве, он, как взрослый самостоятельный мужчина отверг, мол, мешают. Маша знала, что это дань молодой категоричности. Сын не подпускал к себе женское суетное, хлопотное и сентиментальное начало.