Еврипид: Полное собрание трагедий в одном томе

создание военно-политического союза демократических полисов перед лицом

угрозы, исходящей от "тиранической" Спарты. Однако в конце этой трагедии по

воле автора происходит неожиданное перемещение акцентов: вместо данной мифом

гибели Еврисфея на поле боя он оказывается пленником афинян, желающих

сохранить ему жизнь, а в качестве его злобной и жестокой убийцы выступает не

кто иная, как престарелая Алкмена, мать Геракла. Поведение ее явно не

встречает одобрения у хора аттических граждан, в то время как Еврисфей, в

недавнем прошлом их непримиримый враг, обещает, что его гробница будет вечно

охранять аттическую землю от возможных набегов... Гераклидов или их

потомства! Не вызывает сомнения, что здесь в прошлое снова проецируется

современная политическая ситуация: спартанские цари возводили свой род к

Гераклу, и первое же нашествие лакедемонян на Аттику летом 431 года

естественно было расценивать как акт вероломства со стороны потомков

Гераклидов; а в образе действий Алкмены чувствуется откровенная неприязнь

поэта к спартанцам, которые и в самом деле не отличались благородством в

отношении поверженного врага. Но столь же несомненно, что новшество,

введенное Еврипидом в миф, разрушает художественную последовательность

трагедии и первоначальную, достаточно мотивированную традицией, расстановку

действующих лиц.

Начинающееся разложение мифа как основы сюжета и первоисточника

ситуаций, в которых должен раскрыться "нрав" персонажей, обращает на себя

внимание также в "Андромахе", написанной в двадцатые годы. Андромаха,

ставшая после падения Трои пленницей и наложницей Неоптолема и вынужденная

испытать в его отсутствие зловещий гнев своей госпожи Гермионы, выступает в

трагедии не столько как униженная бедствиями рабыня, сколько как соперница и

обличительница Гермионы и ее отца Менелая. Сам Неоптолем, хоть и не входит в

число действующих лиц трагедии, играет в ней заметную и притом опять же

необычную роль: по мифологической традиции, он был свирепым воином, не

остановившимся перед убийством престарелого Приама прямо у алтаря Аполлона;

за это богохульство он сам впоследствии пал от рук жрецов в Дельфах. У

Еврипида Неоптолем погибает в Дельфах, став жертвой необоснованного

подозрения в ограблении храма и в результате заговора, организованного

против него не кем иным, как Орестом, которому некогда была обещана в жены

Гермиона. Дело не только в том, что из обличительных речей Андромахи и

пришедшего к ней на помощь Пелея, из поведения Менелая, Ореста и Гермионы

снова вырисовывается недвусмысленная и остросовременная характеристика

жестоких, коварных и в то же время трусливых спартанцев, - Еврипид видел в

них врагов, напавших на его родные Афины, и антиспартанская тенденция

"Андромахи" вполне объяснима в Афинах двадцатых годов. Для судьбы аттической

трагедии гораздо существеннее, что традиционные мифологические ситуации,

требовавшие от каждого персонажа совершенно определенного поведения в

соответствии с его "нравом", оказываются у Еврипида разрушенными без всякой

компенсации: авантюризм Ореста, коварство Гермионы и даже благородное

вмешательство Пелея убеждают зрителя только в неустойчивости и ненадежности

человеческого существования, в случайности выпадающих на долю людей удач и

бедствий; разумность мира, хотя бы в рамках элементарной "мифологической"

причинности (гнев богов, месть оскорбленного героя и т. п.), ставится под

сомнение.

Полный разрью с мифологической традицией знаменуют две трагедии,

связанные с историей дома Агамемнона. У Эсхила и тем более Софокла

правомерность убийства Клитемнестры собственным сыном в отмщение за отца не

вызывала сомнения. Еврипид, перенося действие своей трагедии "Электра" (413

г.) в деревню, где живет насильно выданная за бедного крестьянина дочь

Агамемнона, одним этим существенно снижает героическое преданье, низводя

трагедию до уровня бытовой драмы. Если одержимость Электры жаждой мести

убийцам отца сближает ее с Медеей, то способ, которым она заманивает

Клитемнестру к себе в дом, опять же далек от ситуаций "высокой" трагедии:

хотя супруг пощадил девичество Электры, она посылает за матерью под

предлогом совершения обрядов над якобы родившимся ребенком, то есть

сознательно играет на святых для женщины чувствах. Орест, без колебаний

убивающий Эгисфа, с отвращением поднимает оружие против матери и наносит ей

удары, закрыв лицо плащом. После совершения мести брат и сестра чувствуют

себя опустошенными и раздавленными, вспоминая о предсмертных мольбах матери,

которая, кстати сказать, изображена Еврипидом в гораздо более мягких тонах,

чем у Софокла, - этим еще усугубляется жестокость поступка детей. Если

эсхиловский Орест находит оправдание своему поведению в приказе Аполлона и

остается под его защитой, то у Еврипида даже появляющиеся в финале

божественные близнецы - Диоскуры - не могут выразить одобрения прорицанию

дельфийского бога. И хотя в уста Кастора, этого "бога с машины", вложена

развязка, возвращающая сюжет трагедии в русло привычного сказания (Оресту

надлежит предстать перед судом Ареопага и получить там оправдание, Электру

берет в жены Пилад), в целом "Электра" представляет яркий образец

"дегероизации" старинного мифа.

В еще большей мере это относится к отделенной от нее пятью годами

трагедии "Орест". Юноша представлен здесь в состоянии тяжелой нервной

депрессии. Он не видит смысла в совершенном убийстве, ибо отца этим все

равно не воротить, и боится смотреть в глаза Тиндарею, своему деду по

матери, для которого всегда был любимым внуком. Когда же в свое оправдание

Орест ссылается на долг перед отцом, Тиндарей отвечает ему пространным