Еврипид: Полное собрание трагедий в одном томе

монологом, содержащим полное развенчание норм кровной мести, - если каждый

будет своевольно творить суд над своими близкими, то недолго погибнуть всему

человеческому роду. Добавим к этому, что повеление Аполлона не спасает

Ореста от суда аргосских граждан, приговоривших его к позорной казни: он

будет побит камнями. Героический ореол снят и с детей Агамемнона, и с

Менелая, трусливо избегающего спора с аргосцами, хотя Орест отомстил

Клитемнестре за смерть родного брата Менелая, ради него принявшего на себя

тяжкое бремя Троянской войны. Благородство сохраняет лишь один Пилад, верный

и неразлучный друг Ореста, предлагающий ему свою помощь, - но содействие

Пилада должно привести к новому кровопролитию: в отмщение Менелаю,

отказавшемуся взять под свою защиту Ореста, должна быть убита Елена, а в

качестве заложницы захвачена ее дочь, юная Гермиона, - пусть погибнут и те,

кто принес столько мук роду Агамемнона! В эсхиловских "Хоэфорах" Орест и

Электра заклинают покойного отца помочь им в справедливой каре, у Еврипида

они взывают к потусторонним силам, ища у них поддержки в новой, еще более

бессмысленной жестокости. Из создавшейся таким образом запутанной ситуации

героев выручает снова "бог с машины",- на этот раз сам Аполлон. Как и в

"Андромахе", в "Оресте" не только сюжетные положения, но и обрисовка

персонажей представляют разительный контраст цельности действия и

действующих лиц в классической трагедии: лишено смысла убийство

Клитемнестры, но еще большей несуразностью был весь троянский поход,

затеянный ради похищенной Елены; люди не только эгоистичны, себялюбивы и

способны к тому же на прямое предательство, как Менелай и его супруга, но и

готовы к проявлению бессмысленной жестокости; гоняющийся за Еленой с

обнаженным мечом Орест ничем не напоминает того страдающего от преследований

кровожадных Эриний юношу, которого мы видели в начале трагедии, а в страхе

выбегающий из дворца фригийский раб придает всему финалу оттенок

трагического фарса, совершенно несовместимого с серьезностью отношения к

мифу у предшественников Еврипида. С древнейших времен греческая мифология

составляла ту питательную почву, на которой выросла первая цивилизация

Европы. Однако с середины V века до н. э. мифология все больше превращается

в набор необязательных для глубокой веры преданий, сюжетных схем,

повседневных деталей. Они окружают греческого человека, но лишены для него

той глубокой осмысленности, какую сохраняли еще для Эсхила и Софокла. У них

на почве мифа с естественной свободой вырастали творческие замыслы,

отражавшие движение глубинных сил мировой истории. С Еврипида начинается

процесс секуляризации мифа, который становится набором ситуаций и

персонажей, живущих в мире случайностей. Месть Ореста ничего не может

изменить в судьбе Агамемнона, как и грозящая ему самому казнь оказывается

расплатой за пророчество Аполлона. Адский замысел против Елены и особенно

Гермионы и вовсе лишен логики. "Где здесь смысл?" - справедливо вопрошал

один немецкий филолог, очень много сделавший для понимания творчества

Еврипида, и этот вопрос должен, по-видимому, остаться без ответа. "Кризис

разума", обрушившийся на афинян в годы Пелопоннесской войны, пробил себе

дорогу и в трагедии Еврипида.

Известно определение, данное Софоклом своему собственному творчеству в

сравнении с творчеством Еврипида: он, Софокл, изображает людей такими,

какими они должны быть, а Еврипид - такими, каковы они на самом деле. Но

если Медея, Гекуба, Геракл, Федра вызывают у нас сострадание глубиной и

силой чувства, впервые в афинской трагедии показанного с такой мерой

приближения к "обычному" человеку, то в "Оресте", по верному выражению

античного комментатора, все действующие лица - отвратительны, кроме Пилада.

(Но и Пилад, с его дьявольским планом убийства Елены, не лучше других,

добавим мы.) В "Андромахе" зритель мог сочувствовать и самой героине, едва

не ставшей жертвой коварного убийства, и смело берущему ее под защиту старцу

Пелею. В "Оресте" ни один из персонажей не вызывает сочувствия; все они -

каждый по-своему - жестоки, мелки и ничтожны, и от их ничтожности, как от

земли до неба, далеко до благородной нормативности героев классической, в

первую очередь софокловской, трагедии.

"6 "

Кризис героической трагедии в творчестве Еврипида отражает

неустойчивость общественных отношений в годы Пелопоннесской войны, утрату

веры в справедливость мироздания, отказ от попыток рационального объяснения

божественной воли. Поэт все больше приходит к убеждению в том, что судьбы

людей подчинены не какому-либо разумному закону, а игре слепого случая. В

этом смысле написанный в 408 году "Орест" также представляет значительный

интерес, примыкая к огромной группе трагедий, в которых решающую роль в

участи героев играет случай (греки олицетворяли его в божестве Тихе -

Tyche). Однако если "Орест" составляет как бы крайний полюс "дегероизации",

то в других произведениях этих лет не столько подчеркивается нелепость

происходящего с людьми, сколько сосредоточивается внимание на их

переживаниях и на их собственных усилиях найти выход из трудного положения.

При этом действующие лица у Еврипида снова раскрываются в совсем иных

проявлениях своих душевных свойств, чем персонажи Эсхила или Софокла. В

классической трагедии деяние и страдание героя служило торжеству объективной

необходимости, имманентно присущей миру справедливости. В трагедиях

Еврипида, о которых здесь пойдет речь, активность героя (часто она сводится

к прямому обману "противника") помогает устранить бессмысленность или