Европа-45. Европа-Запад

История оставила на Сицилии бесчисленное количество следов. Здесь были греки и римляне, византийцы и арабы, норманны и... гитлеровцы. Каждый завоеватель действовал на свой лад. Одни воздвигали храмы и строили театры, другие разрушали их,— а ныне потомки с одинаковым чувством заинтересованности и изумления осматривали уцелевшие сооружения, все эти храмы, палаццо, замки, фонтаны без воды, дома правосудия, развалины театров, святынь, римских купален... Одни только названия городов напоминали об истории: Таормин, Сиракузы, Палермо, Агригантум. Это было не то что в Америке, где просто копировали названия Старого Света, называя мелкие города Вавилоном, Москвой, Лондоном, Парижем, Варшавой. Здесь царила подлинная история, седая и древняя, как сама земля.

А что за ландшафты открывались твоим взорам из одного только Таормина! Из-за руин греко-римского театра, насчитывающего две тысячи лет существования, проступали синяя даль Ионийского моря и мрачный конус Этны в центре острова. Но диво дивное: душа сицилийца, невзирая на грозные чудеса его земли, невзирая на величественно-монументальные памятники истории его острова, осталась мягкой, ласковой и нежной.

Юджин убеждался в этом, вслушиваясь лунными ночами в сицилийскую песню, которая пробивалась откуда-то с затененного безмолвными горами морского берега. Убеждался, впервые увидя неповторимое произведение рук сицилийца— так называемую «карето сичилиано», небольшой, двухколесный деревянный возок, куда впрягают осликов или мулов, возок, подобно тончайшему кружеву вырезанный из дерева, раскрашенный красками, вобравшими в себя все богатство и разнообразие оттенков сицилийской земли; украшенный миниатюрными панно, на которых изображены опять-таки мечтания сицилийца о лучших временах — о богатстве, благосостоянии, счастье.

— Черт побери,— восклицал Юджин,— я начинаю сожалеть, что мои предки выбрали для переселения из Германии Америку, а не сей дьявольски очаровательный уголок нашей земли. А не плюнуть ли мне на все, жениться на сицилианке и остаться здесь разводить лимоны?

Капитан молчал. Сицилия была прекрасна, но что ему до этого? И что ему до восторгов Юджина, если его судьба уже предрешена?

Вернер отплывал из Мессины под вечер летнего дня. Капитан, несмотря на то что ранение у него было куда более легким, почему-то задерживался в Таормине, а Юджина ждала новая служба, о которой позаботился капитан.

Теплоход отошел от причала. Порт оставался позади. Все оставалось позади: горная земля, благоухание лимонных и апельсиновых рощ, разогретые на солнце камни городских улиц, женщины с удивительно черными, таинственными, как сама любовь, глазами, мужчины с печальными лицами.

Чайки летели вслед за пароходом. Летели стайкой, шумливой, беззаботной. Вот они опустились на воду, едва касаясь ее, на миг замерли, потом поплыли назад, чем дальше— всё быстрее, поплыли вместе с водой, с берегом, с городом, с людьми, заполнившими узкую набережную, с горами...

Но чайки не хотели плыть назад. С резким криком взметнулись они в воздух и полетели вслед за пароходом, догоняя и обгоняя его...

Юджин стоял на палубе, смотрел на чаек, на берег Сицилии и с грустью думал, что порой птица, слабая, маленькая, незначительная пушинка в мироздании, способна на большее, чем всемогущий человек.

«Вот черт!—подумал он.— Уж лучше не показывали бы американцам этой Европы вообще, тогда б они считали, что Америка — лучшая страна в мире... А теперь боюсь, что их не выгонишь отсюда. Да и меня б не выгнали, будь у меня такая возможность».

После Сицилии Юджин очутился в Тироле. Он входил в группу, носившую загадочное и несколько нелепое название «Пейпер-Клипс»^[62], где нашел десятки офицеров, молодых, интеллигентных, вежливых. Они получили университетское образование, знали все существующие на земле языки, разбирались в психологии человека, знали как свои пять пальцев не только маленький городок Альтаусзее, не только Тироль, а похоже было, что всю Европу,— среди таких людей Юджин чувствовал себя явно не в своей тарелке... Однако ему намекнули, что его услуги для миссии «Пейпер-Клипс» могут быть весьма ценными. После этого он успокоился.

В Альтаусзее преобладал женский пол. Здесь должен был быть центр того безумного Альпийского редута — одна из затей глуповатого фюрера, и под защиту редута собрались жены высокопоставленных берлинских чиновников, семьи партайляйтеров, генеральские дочери, любовницы эсэсовских головорезов. Мужчины сочли более благоразумным не попадаться на глаза завоевателям. В горах было достаточно убежищ и без этого. Ходили слухи, что где-то здесь скрывается сам Мартин Борман, которого искали, чтобы приобщить к главным военным преступникам на Нюрнбергском процессе. Бывший гаулейтер Тироля Франц Гофер скрывался якобы с группенфюрером СС Карлом Вольфом — бывшим офицером связи Гиммлера в главной квартире Гитлера, организатором и руководителем секретных переговоров между гитлеровцами и союзниками в Северной Италии. Об этих птицах и птичках меньшего калибра говорили меж собой офицеры, когда сходились во время обеда в местном ресторанчике под вывеской «Четыре времени года». Здесь можно было услышать целые легенды. О том, как был пойман Кальтенбруннер и как из-под самого носа у американцев сбежал Адольф Эйхман, организатор уничтожения шести миллионов евреев, один из самых кровавых преступников среди всех нацистов. Рассказывали, как повезло одному английскому полковнику, который обнаружил в небольшом городке Волькенштейн фрау Герду Борман — жену пресловутого Бормана. Она бежала в Тироль из Оберзальцберга вместе со своими девятью детьми и привезла с собой целый чемодан писем супруга. Там же, в этом чемодане, находились секретные документы и стенограммы всех бесед Гитлера, которые он вел на протяжении всей войны во время обедов. А еще рассказывали, что в окрестностях горного озера Теплитцзее все время, находят новые и новые трупы немцев, хотя война уже окончилась и никаких вооруженных групп в горах не должно было оставаться.

Офицеры, пришедшие в армию из университетов, целые дни корпели над бумагами, так как гитлеровцы заполонили город тоннами разнообразнейших архивных материалов. Юджин не представлял себе, что может быть интересного в этих бумагах, на каждой из которых стояла печать с общипанным орлом: у орла распластаны крылья, он как бы собирался взлететь. Юджин потешался в душе и над офицерами-архивариусами, и над этим нелепым орлом, что так и не мог взлететь выше этого убогого городишка, заброшенного в диких голых горах.

Наконец ему наскучило сидеть без дела, и он стал донимать свое начальство просьбами поручить ему какое-нибудь дело. Его послали в нудный и никчемный Волькенштейн в качестве... шпиона. Ему вменили в обязанность шпионить за каким-то английским полковником, который остановился со своей миссией в Волькенштейне. По слухам, это и был тот самый полковник, который выудил у Герды Борман содержимое ее чемоданов, чем невероятно разгневал американского полковника.

Но на этом и окончилось пребывание Юджина Вернера в Тироле. Два дня спустя его отправили на Рейн, отправили по собственному желанию, потому что он просил — уж если посылать куда-нибудь, то в знакомые места, пусть это будет Рейн. Там он хоть чем-нибудь сможет быть полезен для этой бесполезной, на его взгляд, миссии «Пейпер-Клипс».

Тому способствовал вышеупомянутый английский полковник, следить за которым поручено было Юджину, да еще юджиновский пистолет, полученный им при зачислении сотрудником миссии. Пистолет, правда, не такой, как был у него когда-то, еще в бытность сержантом, не переносная гаубица, а так себе — хлопушка. Но и из этого пистолета при желании можно было уложить такого здоровягу, как этот британский сукин сын, если б только Юджин не промазал.

А он промазал. У него дрогнула рука, заслезился глаз, заколотилось от неожиданности и гнева сердце, перехватило дыхание — и все погибло: негодяй удрал, скрылся, а его, Юджина, поторопились отправить из Тироля подальше, чтобы, чего доброго, он еще раз не встретил этого полковника и еще раз не стал охотиться за ним.

А было это так.

Поиски полковника Юджин поставил на широкую ногу. Он не стал забавляться переодеванием, как это делают дешевые детективы, не занялся выслеживанием, подглядыванием, перехватыванием писем, подслушиванием телефонных разговоров.

Просто сел в машину, сел как был — в форме, при оружии— и поехал в Волькенштейн. Там он спросил американского коменданта, где живет британец. Тот и знал и не знал.

— Бывает здесь у нас в одном доме, занятом английскими офицерами, какой-то чин, но он это или не он, сказать не могу. Не интересовался,— таков был ответ.