Европа-45. Европа-Запад

— Как зверь! — блеснул глазами эсэсовец.

— Подайте сюда! — приказал Скорцени.

Эсэсовец прыгнул за руль, завел мотор, его товарищ закрыл капот, смахнул тряпкой невидимую пылинку с радиатора, и машина подкатила к Швенду и Скорцени.

Штандартенфюрер протянул Швенду руку.

— Получше выполняйте наш заказ.

— Постараюсь.

Швенд включил скорость, и «фиат» покатил по скалистому плато навстречу туманам и черным кедровым борам, что подпирали гребень перевала.

Горят крысиные гнезда, и крысы спешат к мышиным норам. Не сегодня-завтра бросится куда-нибудь и дуче. И тогда Швенд перехватит его на полдороге. Наверно, Муссолини будет прятаться здесь, в редуте. Или в Швейцарии. Больше податься ему некуда.

Редут, доктор Гйотль, Кальтенбруннер больше не интересовали Роупера. Теперь он уже не Швенд и не доктор Вендинг. Ни одного гвоздя не получат они от него для своего дурацкого редута. Скорцени — это их последний защитник, если он не удерет из норы заблаговременно. Интересно, что он имел в виду, предлагая кого-нибудь из фашистских вождей? Провоцировал Швенда или действительно поверил в его непревзойденный талант коммерсанта? Что бы там ни было, Роупер не имеет права рисковать. Даже если бы ему предложили связанного Гитлера — и тогда он должен был бы отказаться, раз не выполнено основное задание. Его ничто не интересует, кроме писем. Он человек долга.

А Скорцени в это время усаживался в свою машину и ругался сквозь зубы, поминал святое распятие, гром и молнию, награждал Швенда самыми обидными прозвищами, какие только знал.

— Все там сделали? — спросил он эсэсовца, сидевшего за рулем.

— Как было приказано, штандартенфюрер.

— Далеко уедет?

— До первого спуска. А там понесет! И щепок не соберешь!..

— Ну, ну, попрошу осторожнее говорить о моих знакомых.

— Яволь.

Скорцени сам вызвался поехать для переговоров со Швендом. Сначала он просто хотел застрелить его без лишних разговоров и, вернувшись в Альтаусзее, сказать, что Швенд удрал и все планы постройки редута надо выбросить из головы, надо спасать свою шкуру. Потом у него возникла другая мысль. Если этот Швенд имеет такие связи, значит, наверняка сотрудничает с разведками союзников. Может, у него есть задание выкрасть Кальтенбруннера или даже Гитлера. А если так... За фюрера Скорцени не мог ручаться. Неизвестно, вырвется ли тот из Берлина, ведь город уже штурмуют красные. А вот Кальтенбруннер — его можно бы было выдать союзникам в обмен на разрешение скрыться в Южную Америку.

Но этот коммерсант, когда дошло до дела, испугался. Пусть тогда дохнет как собака! Скорцени все сделает сам.

Так и будет. Миф о редуте развеется, как развеялись все фашистские мифы. В Альтаусзее ворвутся американцы, Кальтенбруннер по совету Скорцени ляжет в госпиталь для раненых немецких солдат, забинтовав свою лошадиную голову, а утром придут туда рослые молодые ребята из военной полиции и арестуют одного из самых страшных фашистских палачей. А его помощник Отто Скорцени очутится в Южной Америке.

Да разве только Скорцени? А фельдмаршалы, генералы, адмиралы, министры? А начальники концлагерей, и просто рядовые убийцы, и доктор Гйотль, наконец?

Однако сейчас Швенд еще спускается с перевала. Еще продолжается война, еще нервничает где-то в Лондоне высокий полковник, вспоминая о майоре, посланном добывать письма. Еще посылает в эфир тревожные сигналы Марчелло Петаччи, предупреждая своего шефа о том, что «крыса» собирается покинуть гнездо. Еще где-то стоит на перевале двухметровый штандартенфюрер Отто Скорцени и занимается совсем несвойственным ему делом — думает.

А машина майора Роупера бежит с перевала. Она легко минует хмурые выступы гор, толкается блестящим радиатором к краю пропастей и сразу же испуганно отворачивает в сторону, прижимается к отполированным ветрами гранитным глыбам. Она катит легко и быстро, но не быстрее, чем это допустимо здесь в горах. Туманы встречают машину там, где начинаются серпантины, и машина весело ныряет в туманы, вниз. Она катит по асфальтовым извилинам, как бильярдный шар, все ниже и ниже к теплу долин, к сухим ровным дорогам...

Мотор, как тормоз, сдерживал бег колес, и Роупер с удовольствием прислушивался к шуму послушного механизма. Мотор работал тихо, спокойно, как швейная машина. Он тянул ровную строчку второй скорости от вершины перевала и обещал довести ее до самой долины. И вдруг привычный стрекот заглох. Роупер повернул ключ зажигания — мотор не заводился, нажал на педаль — тормоза не действовали. Ручной тормоз! Скорее! Но рычаг тормоза висел, как рука мертвеца. Кто-то перерезал трос.

Как только замолк мотор, Роупер, растерявшись, выключил скорость. Теперь спохватился и дернул за круглую головку рычага, надеясь, что машина остановится — ведь ей придется крутить тяжелый мотор. Но колеса уже имели такой разгон, что даже мертвый, тормозящий мотор не мог их остановить.

«Фиат» мчался сверху, как лавина. Он летел вниз, как бомба, сброшенная с самолета. А серпантины вились все круче, все глубже были пропасти, все чаще попадались навстречу нависающие каменные выступы. Еще минута-две этой сумасшедшей гонки — и машина не удержится на повороте, полетит в пропасть или разобьется о скалы.

Замелькали таблички, на которых значилось, что через каждые двести метров — площадки для отдыха. На таких площадках туристы останавливают машины, любуются ландшафтом, расстилающимся внизу. Роупер не замечал площадок. Знал одно: надо обогнуть этот выступ. Трах! — выступ остался позади, а машина уже повисает над обрывом, над километром голубого воздуха. Право руля! И снова скала, и снова километры голубого простора под передними колесами. Сердце его остановилось. Он неистово вертел баранку руля. Вправо, влево, еще левее, опять вправо...

Если бы навстречу попалась машина, Роупер, наверно, не сумел бы ее объехать. Если бы кто-нибудь решил отдохнуть на одной из площадок, через которые пролетал обезумевший «фиат»,— человек нашел бы там свой отдых навеки.

Роупер почти лежал на руле. Он сжал челюсти, руки его не знали усталости. Значит, Скорцени боится, что Альпийский редут действительно возникнет из ничего и ему опять придется рисковать жизнью. Какая глупость!..

Несколько немецких солдат, вооруженных короткими итальянскими карабинами, сгоняли в табун лошадей. Они были спокойны. Эти конюхи, одетые в мундиры, гнали табун словно не по опасным альпийским серпантинам, а по зеленым горам Тюрингии, на пастбище.

Что это за кони? Украденные в Италии тосканские рысаки или отобранные у югославских крестьян верные помощники в их тяжелой работе? Роупера не интересовали такие вопросы. Руки его сразу же повернули руль вправо, направили машину прямо в центр табуна. Горное эхо разнесло визг и ржанье, плач гнедых, серых, белых и буланых, которые умирали за человека — покорно, без сопротивления, без попыток защититься.

Пробив кровавую дорогу, изувеченная машина остановилась на краю площадки. Испуганные, бледные солдаты бросились к ней, размахивая карабинами. Из-за руля навстречу им поднялся высокий эсэсовский офицер. Лицо его было залито кровью — своей или конской, кто разберет! Эсэсовец качался на тонких ногах, как пьяный. В руках у него был громадный автоматический пистолет одиннадцатимиллиметрового калибра. Такой пистолет делает в теле человека дырки — хоть кулак просовывай. Солдаты остановились.

— У меня отказал мотор,— хрипло сказал оберштурмбанфюрер.— Отказали тормоза. Мне нужно две лошади. Для меня и для ценного груза государственного значения. Хайль Гитлер!

— Хайль! — вяло ответили солдаты.

Лошади только захрапели, когда к ним приблизился Роупер.

НАРУШЕНИЕ ТРАДИЦИОННОГО НЕЙТРАЛИТЕТА

Вчера Франтишек Сливка нашел в голом черном лесу первый подснежник. Это был обыкновенный подснежник, какие растут по всей. Европе,— зеленая сочная ножка, три белых лепестка, из-под которых выглядывают еще три по-меньше, а посредине желтые, как солнце, тычинки.