Эзотерический мир. Семантика сакрального текста
Шрифт:
Третий вывод: в силу тождества (аналогии) Брахмы, Атмана и Нирваны — бытие и знание (мудрость) совпадают с Нирваной, а сама Нирвана — с «Я» (Атманом). Нирвана, следовательно, приобретает парадоксальные (для европейского сознания) свойства: будучи небытием, бескачественной реальностью, она порождает бытие и все его различения и одновременно снимает их. В книге «Передача света истины» приводятся «мудрости» (гатхи) шести Будд, предшествовавших в перевоплощениях Гаутаме, а также изречения первых патриархов дзэн:
Не имеющий формы произвел это тело из себя, Будто по мановению магического железа, появляются все формы и образы, Призрачные существа, наделенные умом и сознанием, нереальные с самого начала. В пустоте нет местаПодобные представления, развитые на почве одного из двух направлений буддизма — махаяны (буквально: широкий путь или большая колесница), а затем и дзэн, с одной стороны, прямо исходят из учения Будды, а с другой, как это ни странно, противоречат этому учению. Будда призывал уйти из мира страданий, прекратить всякое бытие, пронизанное желаниями, ощущениями, эмоциями, мыслями. В махаяне же, и особенно в дзэне, напротив, и чувственная жизнь, и обычный, естественный мир реабилитируются. Гаутама подчеркивал принципиальное различие между знающими («просветленными») и остальными людьми, в дзэне же утверждается, что «каждый человек есть Будда». По мнению буддистов, для искупления и спасения требуются титанические индивидуальные усилия и подвижничество, дзэн на все это смотрит проще: поскольку каждый человек есть Будда, нужно только увидеть, осознать это. Будду мало волновало спасение других людей, в махаяне же утверждается, что спастись можно только всем людям вместе.
Дзэн как самостоятельное, независимое от буддизма явление культуры формировался в рамках так называемой прикладной или практической махаяны (параллельно в Тибете складывалась йогическая школа тантризма — махамудра). Выделению дзэна из буддизма, судя по всему, способствовали два обстоятельства: подчеркивание роли индивидуальной практики жизни и появление «доктрины ума», в которой обращалось внимание на роль правильного мышления и необходимость знания истинной сущности разума. Уже при формировании дзэна Четвертый патриарх Дао-синь написал поэму «Девиз верного ума». С подчеркивания того же момента началась и деятельность Шестого патриарха — Хой-нэна. По преданию, получив благословение от Хун-женя, он странствует по всему Китаю, живет в горах как отшельник. В 39 лет он спустился с гор и пришел в монастырь. Там несколько монахов спорили о флаге, трепещущем на ветру. Один из них говорил, что флаг — неодушевленное существо и поэтому сам колыхаться не может, его заставляет трепетать ветер. Другой возражал, утверждая, что колыхание флага вообще невозможно, поскольку и «флаг и ветер — неодушевленные вещи». Третий монах считал, что движение флага «вызвано определенным сочетанием причин и следствий». Четвертый — что «нет колыхающегося флага, это движется сам собой ветер» и т. д. Хой-нэн прервал спорящих замечанием, глубоко их поразившим: «Не ветер, не флаг, а ваш разум колышется». Позднее он учил:
«Необходимо узреть нашу собственную природу при помощи собственных усилий… Все, что может быть названо, ведет к двойственности, а буддизму чужда двойственность. Ухватить эту недвойственность — цель дзэна. Природа Будды, которой мы все обладаем и постижение которой составляет цель дзэна, не может быть разделена на такие противоположности, как добро и зло, вечное и преходящее, материальное и духовное. Человек видит двойственность в жизни вследствие помутнения разума. Мудрый, просветленный видит реальность вещей, незамутненную ложными идеями» (текст взят из трактата Судзуки).
Соперник Хой-нэна, глава северной школы дзэна Шэнь-сю, говорил:
«Учение всех Будд Заключено с самого начала в нашем собственном разуме. Искать этот разум вне нас самих — Все равно, что убежать от своего отца».Несмотря
на соперничество, Хой-нэн вторит ему: «Истина дзэна открывается сама собой изнутри, для ее узрения нет нужды ни в позе, ни в медитации, ни в какой-либо специальной деятельности» (из трактата Судзуки).Итак, все дело в правильном уме (разуме), и не нужно далеко ходить за истиной, она здесь, под рукой, достаточно всмотреться в себя и в природу. «Тот, кто постиг природу Ума и постоянно живет в гармонии с природой и есть Будда или «просветленный». Будда — это олицетворение природы». Подобный подход, приведший к выделению дзэна из буддизма, напоминает и позицию Сократа с его призывом «познать самого себя», и позицию Декарта с его идеей метода и ясного мышления. Родствен он в некоторых моментах также доктринам исихазма и суфизма: это касается, например, признания возможности при жизни человека прийти к Богу, познать его и слиться с ним. Наконец, развивая учение Будды, дзэн настаивает на практическом, а не теоретическом, умозрительном познании жизни (точка зрения, с которой всегда боролась Веданта). Адепт, практикующий дзэн, не философ, а скорее мудрый человек, живущий созерцанием, увлеченный и увлекаемый не идеями, а самой жизнью. Да и можно ли при той относительности, на которой дзэн настаивает, что-либо познать, узнать истину и реальность?
Судзуки говорит, что дзэн несет новый взгляд на жизнь, делая человека «собственным господином, приводя его ум в состояние покоя, приводя жизнь человека в абсолютную гармонию с природой». Многие последователи дзэна подчеркивают этот момент обновления внутреннего мира, несущий новое видение и ощущение. Например, Судзуки пишет:
«Сущность дзэн-буддизма состоит в том, чтобы научиться по-новому смотреть на жизнь. Нужно оставить все наши обычные умственные привычки. Если нас не удовлетворяет жизнь, мы должны стремиться найти то, что даст нам чувство совершенства и удовольствия. Дзэн предлагает сделать это для нас, утверждая, что жизнь примет более свежий, более глубокий, более удовлетворяющий аспект».
Однако дзэн не был бы дзэном, если бы тут же не вносил поправку в сказанное: оказывается, переворот в человеке должен произойти сам собой, естественно, спонтанно, а не в результате усилий, противоречащих его природе. «Нет ничего ошибочнее, — пишет Уотс, — чем представление о дзэне как о системе самоусовершенствования или способе превращения в Будду». Лин-чи говорил: «Если человек стремится к Будде, этот человек теряет Будду».
Почему же дзэн постоянно вносит поправки — «да, да, но… все не так, и ничего нельзя определенно утверждать»? Отчасти это объясняется тем, что все наши утверждения относятся к миру сансары, который суть чистая иллюзия, поэтому ничего определенного о нем утверждать нельзя. Дзэн-буддисты считают также, что все наши ценности, различения, деления, оппозиции, все, что делает высказывания определенными, а мир организованным, — все это обусловлено умом, языком, сознанием, которые принципиально порочны, лживы (в силу подверженности страданиям и Майе). Таких пороков по меньшей мере три: отождествление факта с представлением о нем (т. е. понятия и вещи), подмена реальности языком, словами, преувеличение роли абстрактного, теоретического мышления.
«Поскольку понятие несравненно легче постигнуть, чем реальность, — пишет Уотс, — а символ гораздо стабильнее, чем факт, мы постепенно начинаем отождествлять себя со своими представлениями о себе… Если перестаешь это делать, все взаимоотношения между субъектом и объектом подвергаются внезапной и решительной перемене…»
Отождествление человека со своими собственными представлениями о самом себе создает у него особое и опасное чувство устойчивости. Ведь это представление относительно неизменно, так как опирается на тщательно отобранные воспоминания из прошлого, воспоминания, которые обладают фиксированным и неизменным характером. Общественная конвенция поощряет стабильность этого представления, поскольку весь смысл символов в их стабильности. Конвенция поощряет человека связывать представления о себе со столь же абстрактными, чисто символическими ролями и стереотипами, что помогает ему сформулировать у окружающих вполне четкое и понятное представление о себе».
Дзэн-буддисты считают, что представление не только о себе, но и о всех других реалиях (мире, прошлом и будущем, добре и зле и т. п.) есть результат социальной символизации, смешения реальности и представления о ней. Сама по себе реальность никакая, в том смысле, что не имеет положительных определений. Определенной, константной, измеряемой ее делают язык, понятия, символы. Освободившись от них, реальность становится неописуемой, невыразимой, самой собой:
«Расцветающее на час сияние утра Не короче, чем тысяча лет, прожитых гигантской сосной».