Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1

заду передней, помещались только старшие братья. Сестра Варя спала ночью в

гостиной на диване. Что же касается до меня, а позднее и до сестры Верочки, то

мы, как младенцы, спали в люльках в спальне родителей. Няня же и кормилицы

29

спали в темной комнатке, имевшейся при спальной родителей. Упомянув о

кормилицах, я должен отметить, что маменька сама кормила только первого

ребенка, то есть старшего брата Мишу <...>.

Говоря о нашем семействе, я не могу не упомянуть об личности, которая

входила в него всею своею жизнию, всеми своими интересами. Это была няня

Алена Фроловна {1}. Алена Фроловна была действительно замечательная

личность, и, как я начинаю себя помнить, не только была в уважении у моих

родителей, но даже считалась как бы членом нашего дома, нашей семьи! Она не

была нашею крепостною, но была московская мещанка, и званием этим очень

гордилась, говоря, что она не из простых. Поступила она к нам в няни еще к

сестре Вареньке, следовательно до моего рождения, и потом вынянчила всех нас

<...>. С того времени, как я начинаю ее помнить, ей было уже лет под пятьдесят.

Она была для женщины довольно высокого росту и притом очень толста, так что

живот ее почти висел до колен. Ела она страшно много, но только два раза в день; чай же пила без хлеба вприкуску. Кроме обязанности няни <...>, она занимала еще

обязанность ключницы <...>. Мы все называли ее нянюшкою и говорили ей "ты", но зато и она всем нам говорила тоже "ты" не только во время нашего детства, но

и впоследствии, когда мы были уже совершенно взрослыми. Отец и мать

называли ее всегда Аленой Фроловной, или просто Фроловной, а она их

(единственная из прислуг) называла по имени и отчеству, то есть Михаилом

Андреевичем и Марьею Федоровною. Вся же прочая прислуга называла их

барином и барыней. Алена Фроловна как поступила в дом наш на жалованье в 5

рублей ассигнациями (ныне 1 р. 43 к.), так и оставила наше семейство после

смерти родителей, прожив более пятнадцати лет, получая то же жалование <...>.

Она была девицей и называла себя "Христовой невестой". Никогда и никто не

помнил, чтобы она засиживалась в кухне, объясняя это тем, что в кухне бывают

различные разговоры, которые ей, как девице, слушать непристойно. Родители

улыбались, слушая это, но сами были очень довольны такими поступками Алены

Фроловны. Обедала и ужинала она всегда в детской, куда ей приносили всех

кушаньев прямо со стола нашего.

Мы, дети, допускались к общему столу с тех пор, когда начинали уметь

есть сами, без посторонней помощи, то есть владеть ложкою, вилкою и ножом. До

приобретения же этих способностей мы обедывали постоянно с нянюшкой в

детской. <...> Обучение и наставления ее по искусству владеть столовыми

инструментами, вероятно, были успешны, потому что между тремя-четырьмя

годами я помню уже себя за общим столом хотя и на высоком стуле, но

обедающим без всякой посторонней помощи. Постов Алена Фроловна очень

строго не придерживалась, говоря, что она человек подневольный и что с нее за

это не взыщется, но зато она почитала страшным грехом есть что-нибудь без

хлеба. <...> "Ты, батюшка, откуси сперва хлебца, а потом возьми в рот кушанье...

так бог велел!" - это было всегдашнее ее поучение. <...> Со двора, то есть в гости, Фроловна почти никогда не ходила. Раз в год или в полтора года она получала

известие о приезде в Москву родной сестры своей Натальи Фроловны, которая

была монахиней в Коломенском женском монастыре и во время приездов своих в

Москву останавливалась в каком-нибудь московском женском монастыре. Тогда

30

нянюшка с раннего утра наряжалась и ехала к сестре в гости на целый день до

вечера, и маменька в то время бывала (как говаривала сама) как бы без рук. Через

несколько дней сестра отплачивала няне визит, также проводя целый день в

нашем доме. И этим и кончались все выезды и приемы нашей Алены Фроловны.

Одевалась Фроловна всегда очень чисто и ежедневно была в белых кисейных

чепцах, а по праздникам и в тюлевых. Отличались эти чепцы громадными

оборками; бывало, как она идет несколько скорее обыкновенного, то оборки эти

так и поднимаются вверх. <...>

Собственно, в доме у нас, кроме нянюшки и кормилицы, ежели время

совпадало с кормлением кого-нибудь из новорожденных, были только одни

прислуги - горничные. Они были наемные, но жили у нас очень по Долгому

времени; из них одну я помню хорошо, это Веру; она жила у нас несколько лет, лета два ездила с нами в деревню, и вообще очень обжилась у нас; но, Увы, в

конце концов отошла от нас со скандалом <...>. Она была дочь хорошего столяра, который с женою своею, как говорится, души не слышали в своей Верочке! После

же нее наемных горничных у нас более не было, потому что маменька взяла из

деревни трех сирот девочек, которые и исполняли все обязанности горничных, двух из них я помню - это Ариша и Катя. Первая, то есть Арина, впоследствии

Арина Архипьевна, была очень скромная девочка, постоянно сидевшая за

пяльцами или другою какою работою. Вторая же, Катя, была огонь-девчонка. <...> Кухонную же нашу прислугу составляли четыре личности, а именно: а)

кучер Давид Савельев, или, как его называли, Даввид; он был, собственно, прислугою отца. Кроме своих четверки лошадей, Давид ничего не знал и не имел

более никаких занятий; да, впрочем, выездов было много, а потому и работы ему

было достаточно <...>. Личность эту папенька особенно любил и уважал против

прочей кухонной прислуги; б) лакей Федор Савельев, брат кучера. Я не понимаю, почему он назывался лакеем <...>. Он скорее мог назваться дворником, и

обязанности его состояли в том, чтобы наколоть дров, разнести их по печкам и