Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1

106

отложить поездку на завтра, когда и был обычный день моей поездки на службу, но не мог преодолеть себя, напился рано чаю и отправился в Петербург. Приехав

в город без дела, я зашел в департамент; а в три часа отправился на Малую

Морскую в Hotel de France, хотя одни мои знакомые звали меня обедать к ним.

Обедал я без аппетита и все куда-то торопился, а около четырех часов, выйдя на

улицу, вместо того чтобы взять из Морской налево и идти домой к Обуховскому

проспекту или на Царскосельскую железную дорогу, я совершенно инстинктивно, безотчетно, под влиянием какого-то тревожного чувства повернул направо к

Сенатской площади, и, как только дошел до нее, я увидал посреди площади

Федора Михайловича без шляпы, в расстегнутом сюртуке и жилете, с

распущенным галстуком, шедшего под руку с каким-то военным писарем и

кричавшего во всю мочь: "Вот, вот тот, кто спасет меня" и т. д. Случай этот по

отношению его к болезни Федора Михайловича описан мною в письме к А. Н.

Майкову и был напечатан в одном из нумеров "Нового времени" {8}. Федор

Михайлович называл случай этот знаменательным, и когда приходилось нам

вспоминать о нем, то он каждый раз приговаривал: "Ну, как после этого не верить

в предчувствие?" Федор Михайлович хотел рассказать его в одном из нумеров

своего "Дневника", в особенности в то время, когда и он было заговорил о

спиритизме; {9} но спириты очень уж ему пришлись не по сердцу, он так и не

рассказал случая.

До ареста Федор Михайлович больших писем не любил {10}, а если

иногда и писал к кому-нибудь, то укладывал все на маленьких лоскутках бумаги.

Изо всех записок, мною полученных от Федора Михайловича, в особенности

интересна была одна, в которой он из Парголова уведомлял меня, проживавшего в

Павловске, о том, что теперь ему не до кондрашки, так как он сильно занят

сбором денег по подписке в пользу одного несчастного пропойцы, который, не

имея на что выпить, а потом напиться и, наконец, опохмелиться, ходит по дачам и

предлагает себя посечься за деньги. Рассказ Федора Михайловича был верх

совершенства в художественном отношении; в нем было столько гуманности, столько участия к бедному пропойце, что невольно слеза прошибала, но было не

мало и того юмора и той преследующей зло беспощадности, которые были в

таланте Федора Михайловича.

В роковом auto da fe записка эта погибла...

Федор Михайлович как в то время, когда познакомился со мною, так и

после, когда возвратился из Сибири и жил своим домом, даже и тогда, когда

Михаил Михайлович действительно имел хорошие средства и, по-видимому,

брату ни в чем не отказывал, Федор Михайлович все-таки был беден и в деньгах

постоянно нуждался. Когда же вспомнишь то, что плату за труд Федор

Михайлович получал постоянно хорошую, что жизнь он вел, в особенности когда

был холостым, чрезвычайно скромную и без претензий, то невольно задаешься

вопросом: куда же он девал деньги? На этот вопрос я могу отвечать положительно

верно, так как в этом отношении Федор Михайлович был со мною откровеннее, чем с кем-либо: он все почти свои деньги раздавал тем, кто был хоть сколько-

нибудь беднее его; иногда же и просто таким, которые были хотя и не беднее его, но умели выманить у него деньги как у добряка безграничного. В карты Федор

107

Михайлович не только не играл, но не имел понятия ни об одной игре и

ненавидел игру. Вина и кутежа он был решительный враг; {11} притом же, будучи от природы чрезвычайно мнительным (что у него было несомненным

признаком известных страданий мозга и именно такого рода, которые

впоследствии обнаружились чистою формой падучей болезни) и состоя под

страхом кондрашки, он всячески воздерживался от всего возбуждающего. Эта

мнительность доходила у него до смешного на взгляд людей посторонних, чем он, однако же, очень обижался; а между тем нельзя было иногда не рассмеяться, когда, бывало, видишь, что стоило кому-нибудь случайно сказать: "Какой

славный, душистый чай!" - как Федор Михайлович, пивший обыкновенно не чай, а теплую водицу, вдруг встанет с места, подойдет ко мне и шепнет на ухо: "Ну, а

пульс, батенька, каков? а? ведь чай-то цветочный!" И нужно было спрятать

улыбку и успокоить его серьезно в том, что пульс ничего и что даже язык хорош и

голова свежа.

Единственное, что любил Федор Михайлович, это устройство изредка

обедов в Hotel de France, в Малой Морской, целою компанией близких ему людей.

Обеды эти обыкновенно обходились не дороже двух рублей с человека; но

веселья и хороших воспоминаний они давали каждому чуть не на все время до

новой сходки. Обед заказывался всегда Федором Михайловичем и стоил рубль с

персоны; из напитков допускались: пред обедом рюмка, величиною с наперсток, водки (при одном виде которой Яков Петрович Бутков делал прекислую гримасу) и по два бокала шампанского за обедом, да чай a discretion {как непременное

условие (франц.).} после обеда. Федор Михайлович в то время водки не пил, шампанского ему наливали четверть бокала, и он прихлебывал его по одному

глоточку после спичей, которые любил говорить и говорил с увлечением.

Чаепитие же продолжалось до поздней поры и прекращалось с уходом из

гостиницы. Обеды эти Федор Михайлович очень любил; он на них вел

задушевные беседы, и они составляли для него действительно праздник. Вот как

он сам объяснял мне причину его любви к этим сходкам: "Весело на душе

становится, когда видишь, что бедный пролетарий (пролетарием он называл

каждого живущего поденным заработком, а не рентой или иным каким-нибудь

постоянным доходом, например, службой) сидит себе в хорошей комнате, ест

хороший обед и запивает даже шипучкою, и притом настоящею". По окончании