Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1

не знаю, так как на другой день ровно в одиннадцать часов утра прибежавший ко

мне бледный и сильно растерявшийся Михаил Михайлович объявил, что Федор

Михайлович арестован и отвезен в III Отделение {15}. В это время и произведено

было сожжение бумаг и писем, о котором я упоминал выше. Федора

Михайловича я после уже не видал до той встречи с ним в Твери, которая описана

мною в статье по поводу падучей болезни {16}.

Федор Михайлович очень любил общество, или, лучше сказать, собрание

молодежи жаждущей какого-нибудь умственного развития, но в особенности он

любил такое общество, где чувствовал себя как бы на кафедре, с которой мог

проповедовать. С этими людьми Федор Михайлович любил беседовать, и так как

он по таланту и даровитости, а также и по знаниям, стоял неизмеримо выше

многих из них, то он находил особенное удовольствие развивать их и следить за

развитием талантов и литературной наметки этих молодых своих товарищей. Я не

помню ни одного из известных мне товарищей Федора Михайловича (а я их знал

почти всех), который не считал бы своею обязанностию прочесть ему свой

литературный труд. Так поступали А. У. Порецкий, Я. П. Бутков, П. М. Цейдлер; об А. Н. Плещееве, Крешеве и о М. М. Достоевском я уже не говорю, так как

последний и в особенности А. Н. Плещеев получали от Федора Михайловича

темы для работ и даже целые конспекты для повестей. Если решение полученных

задач оказывалось неудовлетворительным, то таковые рассказы и повести тут же

самими авторами торжественно уничтожались.

В подтверждение этого моего сообщения приведу два случая; один из них

был с Я. П. Бутковым. Федор Михайлович, зная хорошо особенности таланта

описателя Петербургских углов, предложил ему написать рассказ на тему какого-

то анекдота или фантастического случая, измышленного Федором Михайловичем.

Яков Петрович задачу исполнил и, по назначению Федора Михайловича, должен

был в первый вторник прочесть его у меня. Я в это время жил на Торговой улице, в доме католической церкви Сестренкевича. В восемь часов вечера все мы, собравшиеся в этот день, уселись вокруг стола со стаканами чая; Яков Петрович

начал со свойственными ему откашливаниями, отплевываниями и

преуморительными подергиваниями плечом чтение, но не успел он дойти и до

половины своего рассказа, во время которого мы все смеялись и хохотали, как

вдруг слышим, что Федор Михайлович просит автора остановиться. Бутков

взглянул только на Федора Михайловича и, заметив побледневшее его лицо и

сжатые в ниточку губы, не только чтение прекратил и тетрадку упрятал в карман

своего пальто, но и сам очутился под столом, крича оттуда: "Виноват, виноват, проштрафился, думал, что не так скверно!" А Федор Михайлович, улыбнувшись

на выходку Буткова, с крайним благодушием ответил ему, что писать так не

только скверно, но и непозволительно, потому что "в том, что вы написали, нет ни

ума, ни правды, а только ложь и безнравственный цинизм". Потом Федор

Михайлович указал нам недостатки того, что написал Яков Петрович, и

произведение было уничтожено.

112

Еще случай с А. Н. Плещеевым, который в то время был еще юношей, без

бороды и усов; кажется, ему было не более восемнадцати-девятнадцати лет. Как

теперь помню, в одно воскресенье Федор Михайлович, уходя от меня утром в

одиннадцать часов, прощаясь, пригласил меня к себе на новоселье. В это время

Михаил Михайлович, выйдя в отставку, приехал один без семейства и поселился

вместе с Федором Михайловичем в Петербурге {17}. Согласно приглашению, я

прибыл к Достоевским с моим приятелем Власовским к пяти часам утра и застал у

них Плещеева, Крешева, Буткова, одного инженерного офицера (фамилию не

помню) и Головинского. У Достоевских в это время проживал уже в качестве

слуги известный всем нам и нами очень любимый отставной унтер-офицер

Евстафий, имя которого Федор Михайлович отметил теплым словом в одной из

своих повестей. Когда Евстафий дал нам каждому по стакану чаю, Федор

Михайлович обратился к А. Н.Плещееву и сказал: "Ну, батенька, прочтите нам, что вы там сделали из моего анекдотца?" Тот начал тотчас читать; но рассказ был

до того слаб, что мы еле-еле дослушали до конца. Плещеев сам как будто

сочинением был доволен, но Федор Михайлович прямо сказал ему: "Во-первых, вы меня не поняли и сочинили совсем другое, а не то, что я вам рассказал; а во-

вторых, и то, что сами придумали, выражено очень плохо". Плещеев после этого

приговора уничтожил сочиненный им рассказ.

Я рассказал два простые случая, характеризующие отношения Федора

Михайловича к своим товарищам, друзьям литературным, но подобных в жизни

его было не два, а десятки.

Его любовь, с одной стороны, к обществу и к умственной деятельности, а

с другой - недостаток знакомства в других сферах, кроме той, в какую он попал, оставив Инженерное училище, были причиной того, что он легко сошелся с

Петрашевским {18}. Когда я, бывало, заводил речь с Федором Михайловичем, зачем он сам так аккуратно посещает пятницы у Покрова и отчего на этих

собраниях бывает так много людей, Федор Михайлович отвечал мне всегда: "Сам

я бываю оттого, что у Петрашевского встречаю и хороших людей, которые у

других знакомых не бывают; а много народу у него собирается потому, что у него

тепло и свободно, притом же он всегда предлагает ужин, наконец, у него можно

полиберальничать, а ведь кто из нас, смертных, не любит поиграть в эту игру, в

особенности когда выпьет рюмочку винца; а его Петрашевский тоже дает, правда

кислое и скверное( но все-таки дает. Ну, вот к нему и ходит всякий народ; но вы

туда никогда не попадете - я вас не пущу", и не пустил, за что я ему, как

истинному моему другу и учителю, во всю мою жизнь был и до сих пор остаюсь

душой и сердцем благодарен. Любовь Федора Михайловича к обществу была до

того сильна, что он даже во время болезни или спешной какой-нибудь работы не

мог оставаться один и приглашал к себе кого-нибудь из близких. Но, посещая