Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец

К весне у Лины отросли волосы, тут уж Седик постарался. И красивая Лина стала, даже сама себе нравилась, когда в зеркало смотрелась.

– Ой, Линка, – потрясенно сказала Яна. – Какая ты…

– Подумаешь… – сказала Лина. – Может, и красивая, только счастья нет.

Счастливые в интернате не живут, у них и без этого есть где жить. А Лина жила в интернате. Какое уж тут счастье? Красивых не любят, окружающим всегда кажется, что ты своей красотой их унизить хочешь. Поэтому от Лины все держались в стороне, мальчишки обожали ее издалека, а приблизиться не пытались, некоторые вообще ее воображалой считали, да и слухи о способностях Лины продолжали циркулировать среди обитателей интерната, а это ничего доброго ей не сулило. Находились и такие, что гадили и вредили Лине исподтишка: в пузырек туши для черчения муху засунут, дохлую крысу в кровать подложат, пластилином волосы измазать во сне пытались. Только Седик все эти глупые попытки бдительно пресекал. И Янка была верной подругой. Она даже два раза дралась с девчонками, которые про Лину нехорошее говорили. Прямо рыцарь настоящий, а не девчонка.

– Ты их не бойся, – говорила Яна. – Это они тебя боятся. Красивых всегда боятся.

– Правильно она тебе говорит, – соглашался Седик, перебирая быстро отрастающие волосы. – Бабка твоя в молодости знаешь какая была!

Странно.

Лина никогда не думала о том, какой была бабушка в молодости. Она помнила только морщинистое лицо и пронзительные глаза. И волосы седые, что выбивались из-под черной косынки.

– Муж у нее, дед твой, – сказал Седик. – Он тоже красивый был. Убили его на войне в сорок втором. Бабка всю ночь не спала, а проснулась, я глянул – седа-а-ая! Я потом пробовал лечить, ничего не помогало. Я уж и заговор на белой бересте пробовал, и росу с красной смородины, и ржаной колос незрелый с лесного поля… Не-а, так седой и осталась.

– Седик, помолчи! – попросила Лина и стала думать про бабушку.

Оказывается, и у нее любовь была, пусть даже недолгая. Трудно было в это поверить, сколько Лина себя помнила, бабушка всегда старенькой была. А разве у стариков бывает любовь? Ну что это за любовь, когда на клюку опираешься и спину никак не можешь выпрямить? Но она ведь сама Янке говорила, что ведьмы не всегда были старыми, когда-то они молодыми были и конечно же красивыми. Вот и баба Дарья, если верить Седику, ого-го какой была, за ней все парни деревни бегали, хотя и побаивались. А как же, красивых всегда боятся, и робеют к ним подойти. Иногда Лина жалела, что у нее большой любви не случилась. Ну, что Колька Быстров? Ничего особенного, хотя при появлении его у Лины одно время слабли колени, и дурела она вся, соображать переставала. Сейчас ей это казалось смешным и оттого очень грустным, таким грустным, что иногда даже поплакать хотелось. В подушку, разумеется, чтобы никто не услышал.

Глава девятая

Пришла весна, застучала по водостокам резвой капелью, забушевала синим весенним небом, а запах стоял такой, что жить хотелось и не верить в разные неприятности. Сугробы на глазах съеживались, становились серыми и грязными, на футбольном поле полезла из коричневой комковатой земли зеленая трава, и галки на деревьях галдели, как первоклашки.

Все весной оживает и начинает оглядываться по сторонам, требуя внимания.

Чего же удивляться, что однажды появился во дворе интерната Колька Быстров?

– Слышь, мелкая, – глухо сказал Колька и глядел при этом куда-то в сторону. Словно обжечься боялся о ее взгляд. – Поговорить надо. Отойдем? – О чем говорить-то? – Лина закусила губу.

Больше всего она боялась, что в этот совсем неподходящий момент у нее опять колени ослабнут и голова кружиться начнет.

– Не могу я без тебя! – сказал Колька хрипло. – Не могу без тебя, дрянь ты поганая! И заплакал.

А Лина ничего не почувствовала. Наверное, и в самом деле в ней все перегорело уже, не было Кольке Быстрову места даже в маленьком уголочке ее души. – Уходи, Коля, – тихо сказала она. – Уходи. Пожалуйста.

– Да? – выкрикнул он и схватил ее за руки, так что соприкоснулись они грудь в грудь, и Лина почувствовала, как жарко и часто бьется его сердце, гоняя по сильному телу пьяную кровь. – Нет уж, нет уж! Никуда я не уйду! – шептал Колька, наглея руками.

Лина оттолкнула его. Глаза их встретились, Колька побагровел, с шумом всосал воздух и встал, разыскивая в кармане измятую пачку сигарет.

– Значит, гонишь? – сипло сказал он. – Смотри, Басяева, пробросаешься. Другие подберут! Но Лине было безразлично, кто ее бывшую любовь подбирать станет. Ничего у нее в душе не колыхнулось. Ничего. Тьма и пустота были у нее на душе. И одно желание ею владело: скорее бы он ушел. Устала она, как может устать человек, к которому злым мотыльком стучится в окно забытое и оплаканное прошлое.

И не могла она забыть его слова злые. Помнила Лина, как Колька спрашивал, чем она его опоила. Помнила и за то презирала.

Колька ушел, а она забралась на чердак и ревела всласть, потому что помнила Колькины руки, что бы там ни говорили о любви и ненависти.

Казалось бы, сколько книг написано о любви! Больше, наверное, только о войне писали. Все разложили по полочкам, а как коснется тебя самой, то ничего не понятно, откуда эта самая любовь берется и почему на смену ей иногда приходит спокойное и плавное равнодушие? Но это Лина себя обманывала. Не было в ее душе равнодушия. Трогал ее чем-то Колька, и она его забыть не могла, только признаваться себе не хотела. Потому и выла вполголоса на чердаке, размазывая слезы по опухшему лицу.

– Лин, ты чё? – ткнулась ей в спину верная Янка.

Лина вытерла лицо, собралась с силами, закусила дрожащие губы и повернулась к подружке.

– Ерунда, – сказала она. – Янка, хочешь, я тебя летать научу?

Знаете, человек, который умеет летать, запросто может станцевать на рыхлом облаке, ползущем неторопливо в небесной синеве. И даже другого научить.

– Я боюсь, – сказала Янка.

Вечер был длинным, как Млечный Путь на небе.

– Не сходи с ума, – посоветовал Седик. – Ты ведь обратно в деревню возвращаться не собираешься?

– А чего там делать? – вздохнула Лина. – Все вечно пьяные ходят. Ты разве не помнишь, как там ко мне относились? Была охота ведьмой слыть. Я в институт поступать буду.

– Я тоже в деревню не хочу, – тоже загрустил Седик. – Только вот корову жалко, и мыши без меня разболтаются вконец. Они такие наглые в последнее время стали, идут через комнату, шага не прибавят.

– А кот?

– А что кот? – удивился Седик. – Избаловала его твоя мать, зачем ему мыши, если каждый день сливками кормят.

И облизнулся.

– У меня выпускной скоро, – сказала Лина. – Надо матери написать, чтобы платье сшила к выпускному. Все красивые будут, а я что, в старой юбке на вечер пойду?

– Ой, да не рыдай, не рыдай, – сказал Седик. – Будет тебе платье, и не хуже, а лучше, чем у других – я уже в лес лен отнес.

– Басяева, – строго сказала от двери воспитательница. – Ты почему распорядок нарушаешь? А ну спать! Взрослой себя почувствовала? С кем ты там разговариваешь?

А Лине как раз совсем не хотелось чувствовать себя взрослой, ей хотелось опять быть маленькой, и чтобы отец был живой. Он ее любил, никому бы не позволил обидеть.

– Все, – шепнула Лина домовому. – Я сплю. Знаешь, что я хочу во сне увидеть?

– Знаю, – тихонько сказал Седик. – Только это уже как получится. У меня со снами всегда плохо получалось.

Но все у него в эту ночь получилось, Лине приснился сон про деревню, и отец в этом сне был живой, и мать счастливая.

И вообще все было хорошо.

Так хорошо, как в жизни не бывает. Только во сне.

Глава десятая

А время шло.