Фантастические тетради

— Короче, — поторопил его Логан.

— Короче некуда. Я тебе историю цивилизации рассказываю. Тут спешка неуместна. Но раз уж тебе не терпится приблизить апокалипсис… Изволь. Посмотрел на все это Ингур и говорит: «А мои, между прочим, на самой высокой горе сидят».

— Ну и что? — удивился Логан.

— Вот и боги спросили: «Ну и что?» Ингур отвечает: «Пускай-ка ваши попробуют забраться на такую же высокую гору». «Вот ведь проблема», — ответили боги и стали совещаться со своими тварями. Фариане сказали: «Нет, ни за что не полезем. Мы лучше сочиним балладу о восхождении на гору и будем ее распевать. Пусть все думают, что мы там побывали». Самутийцы говорят: «Ну, допустим, залезем… А что там делать на этой плешивой горе? Там ни рыбы, ни воды». Анголейцы говорят: «Зачем же лезть, если можно надуть шар и подняться еще выше?» Босиане еще лучше сказали: «А не пошел бы ты, отец наш, Босиаф, куда подальше со своими просьбами…»

— Короче, — не вытерпел Логан.

— Короче, рассмеялся Ингур и говорит: «Если уже теперь эти мелкие, глупые, беспомощные твари плевать хотели на волю своих творцов-покровителей, что же будет потом, когда они вырастут и наберутся ума?» Задумались боги, а Ангол потихоньку отлучился к своим, посоветоваться. «Есть мнение, — говорит он анголейцам, — устроить вам хорошую взбучку за непослушание, а то, говорят, тут некоторые научились плевать на волю богов». «Да ты в своем ли уме? — возмутились анголейцы. — Мы ли не стараемся угодить тебе?» Ангол им говорит по секрету: «Ингурейцы на самой высокой горе сидят. Возьмет Ингур и устроит вселенский потоп. Куда вы полетите на своих парусах? Кому будете возносить молитвы?» «Ах, вот в чем дело, — удивились анголейцы, — значит, говоришь, на самой высокой горе… Прекрасно. Завтра они сидеть там не будут. Иди себе, боже, ни о чем не печалься».

Собрались анголейцы все вместе, подумали, прикинули, вырыли глубокую яму и перекрыли подземную реку, охлаждающую ингурейские вулканы, а в ее русло направили поток горючей воды и говорят своему богу: «Ты, как будешь пролетать над Ингуреей, кинь пару молний в жерла вулканов и тут же душу прочь уноси».

— Хватит! — замахал руками Логан. — Ингурейцы поклонялись вовсе не Ингуру, вулканы не взрываются от молний, и, наконец, ты понятия не имеешь, что босианский бог, как ты выразился, «папаша» — самый любящий и заботливый папаша во всем пантеоне. Как ты думаешь, почему его твари выживают во всех катастрофах? Спроси любого босианина… — взгляд Логана вдруг некстати остановился на смуглой физиономии астронома Гарфизиуса, в которой без труда читались все босианские грехи его распутной бабки. Эту самую бабку зловредное лесное племя похищало чаще, чем звезды в ясные ночи появлялись на небосклоне. И не было случая, чтобы женщина не приносила из босианского плена в монастырь огромного живота.

— Я как все, — ответил Гарфизиус, — знаю только легенды, — и стыдливо зарделся, отчего смуглый оттенок его лица стал совершенно бурым, как сок раздавленного клопа.

— Не смущайся, Гарф, — хлопнул его по спине Фальк, — все мы, в конце концов, альбиане. На том свете разбираться не будут. Адская баня одна на всех.

Но скромница Гарф побагровел еще больше. Свое присутствие в вырубе он и без того воспринимал, как чудесное недоразумение, во имя которого можно было бы и стоило бы забыть о своей сомнительной родословной.

— Я знаю, — робко начал он, — о том, что Босиаф — покровитель звезд и небесных путей, что он летал по своим владениям на огненных шарах…

— Шаровых молниях, — поправил Фальк.

— Да, — запнулся Гарф, — наверное.

— Дай ему сказать, — приказал Бароль.

— Летал на шаровых молниях, — продолжил Гарфизиус, когда заметил, что пауза, предназначенная для него, затянулась.

— На огненных шарах, — настаивал Бароль. — Именно шарах! По небесным коридорам, в которых отсутствует время. Дальше.

— Летал-летал на шарах-шарах, — не утерпел Фальк, — и ка-а-ак шарахнется в болото!

Бароль обратил на него гневный взгляд.

— Точно говорю, однажды долетался, — оправдывался Фальк, — вроде как указал своим тварям, где им следует обосноваться. Они это место как прику охраняют.

— Я тоже, — сказала Янца, — слышала такую легенду, — будто у южного склона Косогорья упала огромная шаровая молния и опустилась на дно болот.

— К югу от Косогорья, говоришь? — переспросил Бароль и подтянул к себе карты. — Место указать сможешь?

— Нет, — испугалась Янца, — там непроходимые места даже для босиан.

Бароль выбрал карту с сечениями ландшафта и расстелил ее перед Рыжим Олли.

— Кто из вас специалист по подземным туннелям? Что мы имеем к югу от Косогорья?

— Болота, — в один голос ответили Олли и Хун, — со всех сторон, не подкопаешься.

— А сверху теперь еще и вода, — добавил Саим, — высотой этак в полтора «бароля».

— Что ты хочешь раскопать? — спросила Янца. — Босиафа там нет…

— А ты, — остановил ее Бароль, — расскажи пока магистру, что знаешь о своей покровительнице. Признайся, чем ты ублажила богов, что они позволили тебе родиться женщиной?

— При чем здесь я? Я даже писать не умею.

— В папалонские времена, — с почтением произнес Логан, — лишь каждая десятая тварь получала женскую плоть и возможность беззаботной жизни в монастыре. А теперь и того реже.

— Как вы думаете, — спросил Саим, — почему все монастыри расположены в Фарианских землях?

— Не знаю и знать не хочу, — ответила Янца.

— Потому что… — Саим поднял вверх указательный палец, — из всех богов один Фарей был не дурак поволочиться за дамским полом.

— Ты хочешь сказать, — уточнила Янца, — остальные боги — импотенты?

Палец Саима обескуражено опустился на поверхность стола.

— Дядя Логан, объясни ей, не то я наговорю лишнего.

— Женщина, как животные и растения, существо без бога — изначальное творение полубожества Кисарита, который не опекает своих тварей. Но, несмотря на это, Кисарит — самая сильная фигура пантеона. Фарей только покровительствует монастырям…

— Как это, без бога? — не поняла Янца.

— Женщины — безбожные твари…

— Это уж слишком, — рассердилась Янца и вышла на веранду, шумно задернув за собой полог.

— …именно поэтому, — продолжил Логан, — они изначально возвышенны и совершенны, не требуют к себе участия божественных сил. Нет такого греха, в котором повинна женщина, поскольку она — само естество, а грех естества — благо для всего сущего.

Краем уха Янца все-таки дослушала речь богомола, но решила не возвращаться и сделать то, зачем вышла на темную веранду под проливной дождь, — сесть на пол и как следует разреветься. Так, чтобы никто не видел и не слышал, а затем подкрасться к сонному повару и избить его прямо в постели — хоть таким образом извлечь выгоду из своего превосходства. Может, меньше будет болеть плечо, по которому прошлась тяжелая поварешка. «Скотина, — вспомнила Янца, и слезы, которые долго не могли пробиться наружу, хлынули потоком, — той же железякой, что Саима и Фалька. Мог бы взять что-нибудь поизящнее…»

Она так забылась в обиде, что потеряла счет времени и не заметила, как из писарни один за другим потянулись уставшие полуночники.

— Ты что здесь делаешь? — окрикнул ее Олли, и Янца, спрятавшись за выступ колонны, наспех размазала сопли по щекам. К утру в писарне остался один Бароль. Сквозь разбитые жалюзи Янца видела всю комнату, освещенную тусклой лампадой. Она наблюдала, как Бароль насаживает на крюк деревянные таблички, опускает их в смолу и подвешивает к дымоходу; как он разговаривает сам с собой или, присев на скамейку, подолгу молчит, уставившись в никуда. Бароль, оставленный в одиночестве, порой сам себе казался странным. Он так и не узнал, что все это время Янца простояла под дождем на веранде лишь для того, чтобы спросить: «Кто же хранит тебя, безбожника? Почему ты жив до сих пор? Почему не превратился в дикого зверя?»