"Фантастика 2025-48". Компиляция. Книги 1-23
Шрифт:
Неподалеку от нас громыхнул взрыв. Потом еще один, и еще… Офицер, который стрелял в орудийную повозку, был отброшен выстрелом в сторону. Он лежал на земле, обливаясь кровью.
С другой повозки прозвучал выстрел из большой пушки. Бомба попала в концевой вагон, который выглядел почти неповрежденным и из окна которого несколько солдат стреляли в приближающиеся к нам ужасные повозки. Взрыв в щепки разметал вагон.
– Это дьявол! – неожиданно завопил один из солдат.
Раздались крики ужаса, и даже те храбрецы, которые пытались оказать сопротивление и сохранить подобие воинской дисциплины, впали в панику. Бросив оружие, они пустились наутек. Я с ужасом закрыл глаза. Все было кончено. Моя дивизия как организованная военная сила перестала существовать. Можно было попытаться собрать
Ноги мои ослабли, и я опустился на землю. Все, что происходило дальше, мне запомнилось как кошмарный сон. Откуда-то появились люди в серых мундирах и гражданской одежде, которые стали сгонять моих уцелевших солдат, словно волки стадо овец. Сопротивления им никто не собирался оказывать. Ко мне подошел человек, одетый в странный пятнистый мундир, который что-то спросил у меня. Что именно – я понял лишь со второй или третьей попытки. Военный на довольно неплохом английском языке спросил – сдаюсь ли я и готов ли предложить сложить оружие солдатам и офицерам моей дивизии. Я устало кивнул головой. Это, пожалуй, был единственный способ сохранить им жизнь. Да и вообще, из всего, что я сегодня увидел, можно было сделать лишь один вывод – войну мы проиграли.
Джозеф Пулитцер, журналист, бывший специальный корреспондент «New York Sun»
В прошлом я не раз и не два писал про жизнь в тюрьмах, где заключенные влачили жалкое существование в тесных холодных камерах, спали, где на двух- и трехъярусных топчанах, а где и просто на соломе, кишащей насекомыми, питались помоями, которые даже собака не стала бы есть…
А вот теперь мне довелось почувствовать все это на своем горбу. Наша камера была намного более приличная – из насекомых лишь тараканы, восемь настоящих кроватей, вполне удобные матрасы и даже чистое постельное белье. Но находилось в ней двадцать три человека, а ведро для удобств было постоянно переполнено. Две кровати в камере сразу захватили крепкие грузчики с ярко выраженным ирландским акцентом, которых посадили, по их словам, всего лишь за то, что они ругали политику Хоара. Так что остальным приходилось спать по очереди по двое на одной кровати. Я попробовал устроиться на полу, но он был каменным, и даже в этот летний день – а в Нью-Йорке начало сентября мало чем отличается от лета – лежать на нем оказалось довольно зябко и жестко.
А началось все с того, что позавчера утром мой пароход пристал к одному из международных пирсов Нью-Йорка, где немногих иностранцев отвели на иммиграционный контроль в замок Клинтон, а нас, американцев, как обычно, сразу повели в Таможенный дом, находящийся на южной стороне Манхэттена. Я предвкушал встречу с моим старым приятелем Германом Мелвиллем, который хоть и успел стать известным писателем, но все еще служил таможенником в первую смену с понедельника по пятницу. Впрочем, Германа я так и не увидел – более того, в здании почему-то оказалось очень много полиции. К своему изумлению, по ту сторону таможенных столиков я заметил Чарльза Дэйну, редактора «The Sun». Я помахал ему рукой, но он удивленно уставился на меня, а потом что-то шепнул полицейскому, находившемуся рядом с ним. Коп заорал:
– Парни, видите вон того еврейчика с бородкой, который только что махал своей граблей! Хватайте его!
У меня отвалилась челюсть, но времени удивляться у меня было мало – один полицейский вырвал у меня чемодан, а другие заломили мне руки, попутно надавав по почкам, закрыли мое лицо полой сюртука и куда-то меня повели. Я попытался возмутиться, но в ответ получил еще пару ударов, на сей раз по лицу – к счастью, через сюртук, что немного смягчило удар, но нос они мне все же сломали. Потом меня посадили в экипаж с занавешенными окнами, сорвали с меня сюртук и манжеты и защелкнули на запястьях наручники. Через несколько минут туда же забросили еще двоих товарищей по несчастью, и мы тронулись в неизвестность.
Минут через двадцать нас пинками вытолкнули на улицу, и мы очутились у трехэтажного белого здания с высокими стрельчатыми окнами, которое я имел сомнительное удовольствие лицезреть в прошлом –
это была тюрьма на улице Ладлоу-стрит. Выглядела она, скорее, как библиотека, если бы не решетки на окнах. Нас уже ждали люди, в которых даже не знакомые с тюремными реалиями обыватели безошибочно бы узнали тюремщиков. Они завели нас внутрь – надо сказать, на сей раз без побоев – и лишь поинтересовались:– Кто из вас этот венгерский еврейчик Пулитцер?
Мне пришлось признаться:
– Это я.
– Идите со мной, – произнес тюремщик.
Вскоре я очутился в весьма приличной на вид комнате с книжными полками, мягкими креслами, и пепельницами на каждом столе. Я вспомнил – на Ладлоу-стрит можно было за немалую сумму – по слухам, то ли в пятьдесят, то ли в семьдесят пять долларов в неделю – получить камеру повышенной комфортности. Именно здесь сидели проворовавшиеся чиновники и люди, урвавшие с их помощью тот либо иной правительственный заказ. Им полагались самые разные послабления – относительно хорошая еда, визиты парикмахеров и даже, если верить досужим рассказам, посещение доступных девиц. Так ли это, сказать сложно, но им, кроме того, дозволялось пользоваться читальным залом и библиотекой, в которой мы сейчас и находились.
Меня усадили во вполне удобное кресло у стола, за которым устроился какой-то чиновник. Посмотрев на меня, он спросил:
– Джозеф Пулитцер?
«Ну, хорошо хоть, венгерским еврейчиком не обозвал», – подумал я и ответил:
– К вашим услугам, сэр.
– Мистер Пулитцер, вы арестованы за нарушение Акта об иностранных врагах 1798 года.
– Но я же американский гражданин. Гражданство САСШ я получил за мою службу в кавалерии генерала Шеридана во время Мятежа…
– Согласно решению Верховного суда от первого сентября сего года, – забубнил чиновник, – люди, не получившие гражданства в установленном порядке, теряют его, если они не проходили процедуры, установленной законами штата Нью-Йорк. В частности, порядок принятия присяги на верность американскому правительству.
– Но я получил гражданство не в Нью-Йорке, а в Массачусетсе, после возвращения в Бостон. Нас всех лично поздравили генерал Шеридан и мэр Бостона Фредерик Линкольн…
– Это меня мало интересует, – чиновник посмотрел на меня, как воспитанная дамочка смотрит на босяка из трущоб. – Для меня вы – нежелательный иностранец. А любые попытки очернить наше правительство прямо нарушают вышеуказанный Акт, и потому вам светят несколько лет в тюрьме, после чего вы будете депортированы в Австро-Венгрию [84] .
84
Незаконный отъем гражданства с последующей депортацией в США редкостью не был. Так, например, в 1920 году 249 анархистов-иммигрантов были лишены американского гражданства и депортированы в Россию, вне зависимости от страны рождения.
– Скажите, в чем же моя вина? – возмущенно воскликнул я.
– Она заключается в том, мистер Пулитцер, – чиновник наставительно поднял указательный палец вверх, – что вы посмели прислать в «The Sun» вот этот пасквиль, – чиновник достал из папки и протянул мне телеграмму с моей статьей, написанной мною на Бермудах. – Послезавтра состоится трибунал, после чего вас отправят в тюрьму «Синг-Синг». А если вы там выживете, – он подчеркнул слово «если», – то где-нибудь году этак в девяносто четвертом вы сможете вернуться на вашу европейскую родину. Увести его! – чиновник махнул рукой стоявшему у дверей тюремщику.
Я так ничего и не смог сказать – то, что произошло, было чересчур дико для меня. Но инстинктивно я понял, что все уже решено и любые попытки изменить ситуацию принесли бы мне только побои либо ужесточение наказания. Мне стало понятно, что и трибунал будет лишь формальностью – скорее всего, нам даже не дадут слова, а лишь назовут сроки, к которым нас приговорят. «Нас» – это потому что все мои товарищи по несчастью, от грузчиков-ирландцев до актера-шотландца, игравшего Гамлета, который сочли антиправительственной агитацией, дожидались того самого трибунала. А он, как я помнил, должен был состояться именно сегодня.