"Фантастика 2025-51". Компиляция. Книги 1-28

Я воспользовался предложением, но сон не шел. Страх не давал мне задремать.

Я снова и снова прокручивал в голове сцену, свидетелем которой стал в первый день пребывания в этом «дворце». Крики несчастного, ровная спина палача, то и дело опускавшего руку с палкой на пятки своей жертвы, равнодушные, злорадные или любопытные взгляды из толпы. Мною все больше овладевало отчаяние.

То, что я перенесу экзекуцию, я не сомневался, ибо понял, что мне придут на помощь. Да, будет чертовски больно, орать придется. Но — вынесу. Я не мог понять, что за дьявольский план выдумал Фонтон? Уверен, без него тут не обошлось. И как быть со Спенсером, если я не смогу ходить с пятками-желе? Сестра, вон, говорила, что ползала неделю. Уверен, ей «прописали» щадящий вариант. А мне достанется по полной программе, коли задача выбить у меня признание.

Так я промучился до утра, не сомкнув глаз ни на секунду.

Стоило народу проснуться и заполнить загаженный нечистотами двор, ко мне подошел надзиратель, что давеча продал мне еды.

— Пойдем! — мрачно буркнул он.

— Пора? Меня на фалаку поведут?

— Еще рано. Начальник стражи твоего квартала еще не явился. С тобой хотят поговорить.

Я кивнул, поднялся и пошел за надзирателем, разгонявшим заключённых палкой со своего пути.

Мы прошли в небольшую комнату, где сидел уже известный мне фалакаджи. «Человек-светофор» — хмыкнул я про себя, поражаясь своей способности шутить в такую минуту. И вправду, белый высокий тюрбан, свободная расходящаяся книзу зеленая накидка, красные шальвары и желтые сапоги — дикое цветовое сочетание.

Турок кивнул на угол, где стояли прутья с меня ростом и тонкая, но явно крепкая палка. Желание шутить тут же пропало.

— Когда идет допрос, количество ударов не ограничено. Мне придется тебя лупить, пока ногти не выскочат, — при упоминании ногтей я задрожал, турок это заметил и сделал предложение, от которого нельзя было отказаться. — Я буду использовать розги, если дашь мне золотой. Дольше продержишься.

Последний дурак или редкий жадина откажется платить в такой ситуации.

— Согласен! — коротко и не торгуясь ответил, отошел в угол, залез в мотню и вытащил из тайного мешочка последний золотой.

— Сиди тут и жди, — равнодушно приказал палач, принимая мой дукат.

Я присел на корточки у стены. Меня продолжала бить мелкая дрожь.

Примерно через час ожиданий, когда я уже был на грани от ужаса, вошел знакомый мне начальник стражников и двое надзирателей. Они сняли с меня куртку. Некрепко связали моим же кушаком руки. Нож и феску бросили прямо на пол. Выволокли меня во двор и швырнули на землю. Шест, который я уже видел, лежал рядом.

Помощники палача привычно опутали мне ноги веревками, пропуская их через шест аккуратными кольцами. В итоге, ноги оказались прижаты друг к другу и к шесту. Потом они его приподняли и стали вращать: веревки крепко впились мне в щиколотки. Руки освободили, оставив кушак валяться в пыли.

Подняли шест так, чтобы мои пятки торчали строго вверх. Я до боли вцепился пальцами в землю.

— Не хочешь признаться? — равнодушно спросил меня офицер, присаживаясь на корточки рядом.

— В чем? В чем мне признаваться? Меня не было в доме Никоса, — соврал я, стараясь быть убедительным.

— Ага, заговорил, — ответил довольным тоном начальник — Все вы прекращаете игру в молчанку, когда над пятками нависает палка. Почему розги?

Он уставился на фалакаджи, но тот лишь пожал плечами:

— Закончились палки, новые не завезли.

— Тогда старайся, — спокойно принял эту новость офицер. Видимо, сцена ему была привычной. Я не исключал, что палач с ним поделится.

— Начинай, — кивнул офицер фалакаджи.

— Эй, эй! Я же не ответил. В чем признаться? О чем вы спрашиваете? — закричал я с земли.

— Успеешь, — усмехнулся офицер и повторил. — Начинай!

Просвистела розга, ее удар ожег мне пятки. Но больно не было, скорее неприятно.

— Раз! — сказал фалакаджи.

— Признаешься ли ты в краже денег и прочего имущества у Никоса Теримоса? — твердо спросил начальник стражников.

— Нет! Вашей щекоткой меня не напугать! — ответил с наигранной бравадой. И тут же розга снова свистнула в воздухе.

— Два! — повторил за экзекутором офицер. Видимо, для отчета.

С каждым ударом боль нарастала. Она огненной волной проходила по телу, отдаваясь прямо в мозг. Нестерпимо заныли почки. Я в первый раз закричал, извиваясь всем телом и выгибаясь, опираясь на затылок.

Вокруг толпились заключенные. Ни одно лицо не выражало поддержки или сочувствия. Когда я крикнул от боли, какой-то чатлах громко засмеялся.

Я сразу потерял счет ударам и не обращал внимания на слова офицера, продолжавшего вслух считать и спрашивать меня после каждого удара, не хочу ли я, чтобы все закончилось и, кажется, что-то про золото.

Не слушал его речи, лишь громко кричал, потом стал выкрикивать фразы, всерьез всех озадачившие:

— Линейка компьютеров Интел представлена одноядерными 32-хразрядными процессорами с КЭШ-памятью второго уровня…

Вокруг зашептали:

— О чем он? Кто такой этот Интел с одним яйцом? Наверное, он сошел с ума!

— Что ты несешь, отрыжка верблюда? — закричал мне в лицо офицер.

— Память равнялась 128-ми килобайтам, — продолжил я описывать компьютер, установленный в прошлом году в моем офисе.

«Какой, к черту, прошлый год, — мелькнула мысль! Здесь в прошлом году никаких компьютеров не было и в помине. До них должно пройти еще лет 130–140».

— Он бредит? Или кукухой поехал от боли? — удивился палач.

— Он издевается над нами, — спокойствие офицера впервые дало трещину. — Тащи кипяток. Сейчас ему ноги обварим.

— По-моему, ему нужен не кипяток, а сумасшедшей дом, — не согласился с ним фалакаджи.

— Немедленно остановитесь! — раздался громкий приказ. — Именем сераскира!

Я повернул голову. Видно было плохо, солнце слепило глаза. Но все же сумел рассмотреть двух офицеров в красивых турецких мундирах. Одним из них почему-то был Спенсер.

[1] В шаббат правоверному еврею нельзя работать. Езда на арбе (на машине) — работа. Плавание на лодке — развлечение. Грелка с водой — значит, машина превратилась в лодку. Русское православие поступало точно также в отдельных случаях. В начале XX века высокое собрание церковнослужителей долго решало, бобрятина — постная пища или нет. Решили: раз плавает, то можно есть в пост.

[2] Турок сознательно запугивает Косту. Почему-то османам нравились разговоры на тему жестокости. Замком, перерезавшим горло Константинополю, называли крепость Румелихисар. К галерникам она отношения не имела.

Глава 16 Обездвиженный

Плавая на волнах полузабытья, я мог лишь выхватить отдельные картинки и фрагменты разговоров. Их последовательность и логика ускользали от моего сознания.

Вот, турецкий офицер что-то выговаривает на повышенных тонах начальнику стражников, козыряя именем военного министра и грозя армейским набором.